Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

– Русский генерал, в двадцать – полковник, в сорок – покойник, полируемый на год мира годом войны своё ремесло знал

– Русский офицер, бой-кречет, либо грудь в крестах, либо голова в кустах, в безоглядной жертвенности благородного зверя был готов вести-лететь впереди своего строя!

– Русский солдат, мерно шагавший тяжким маршем пожизненного похода от кореи до Карпат, мог преодолеть неимоверное!

Значит, надо было искать место для «своего» сражения, подтягивать резервы, устраиваться с армией. Но что значило «своё» в его представлении: первое, оборонительное, генеральное, единственное, кроме удобства местности…

Можно только утверждать, что отступая на 4 дневных перехода к Москве он невероятно усиливал драматизм этого события и как завзятый театрал – а эта страсть его была известна и вечерами в Вильне, Гамбурге, Киеве, Санкт– Петербурге знали, что его светлость преимущественно следует искать в театре – он конечно это понимал, а также знал и превходящие обстоятельства возбуждаемого внимания: неоправданно широкий разброс цен успеха и неудачи, риск потерять всё, но тем не менее нарочито выдвигал это само по себе крупное событие на особо возвышенный подиум. Его полагали небывалым, перед ним цепенел Ермолов и содрогался Рапп, а он ещё более повышал градус избыточно-несравнимого, поднимал в систему иных повелительных связей.

Уже неоднократно отмечалась внеплановость, внеположность Бородинского сражения. По диспозициям обоих военачальников оно неопределённо– начальное к чему-то, ради чего оба военачальника сговариваются беречь резервы – по размаху, ожесточённости, последствиям для армий, даже в единственно материальном смысле «генеральное», хотя бы потому, что ничего сопоставимого с ним ни эта война, ни вся практика обоих полководцев, наконец, весь период ближайших войн не знает. Более того, современники сразу заметили его надвременно-эсхатологический характер, и немедленно стали сравнивать с битвой на Каталаунских полях и Куликовом поле и эта телеологическая нота ощущалась всеми участниками событий – но чего именно… Оно ничего не остановило, не прекратило, не пресекло; оно стало символом этой войны, и в какой-то сложно-закономерный связи с двумя другими ее символами: Огнем Смоленска и Пожаром Москвы; наконец, оно стало таким же национальным символом, как поле Куликово, но как-то безотносительно к своему результату, скрытно-надрациональному… В нем присутствует элемент какого-то гигантского истового действа, которым была охвачена русская армия в канун 22 августа, с крестным ходом и обносом полков иконой Одигитрии Божьей Матери Смоленской и массовым отказом солдат от водки; а французская – Европейская! Европейская – скалившая зубы, «нормальная» вечером 25-го, сломлена, захвачена, вовлечена утром 27-го, когда молчаливо-потрясённая бродит по мертвым полям… И грандиозность которого поглощает основания и резоны чисто военного или число политического подхода к оценке событий, что особенно сказывается на французской стороне – прозрачно-невидимое стекло опустилось перед Наполеоном, через которое он всё видит, но движение его определяются той невидимой поверхностью, которую он силится превозмочь и не может, ибо по преимуществу её даже не различает; он не может оторваться от неё, потому что всё разумное за ней, и в то же время не может не осознавать, что нечто внешнее постоянно довлеет над его действиями, а скоро и бездействием.

Бородинское поле под Можайском у Москвы, в сердце Великороссии, навсегда останется в памяти Руси – Евразии. Оно символ-ритуал, и близкая опора сознанию и чувству, оно густой басовитый набатный зов – Собирайтесь в поход! Собирайтесь все!

Чем же привлекло это ополье в обрамлении перелесков, уходящих в сгущающиеся леса, пересечённое неглубокими оврагами и разделенное языками мелколесья и полосами кустарников внимание М.И.Кутузова, ведь споры о достоинствах и недостатках этой позиции идут и до сих пор. Можно означить именами авторитетнейших представителей 3 группы оценок, за каждым из которых скрыто немалое число и участников событий и серьёзных исследователей:

– Энгельс, основываясь кроме всего прочего на многочисленных мнениях русских участников битвы, считал позицию откровенно слабой, принятой только-только в пику М.Б.Барклаю-де-Толли; ссылался на уязвимость левого фланга русской стороны и т.т. т;

– Клаузевиц, сам участник боя, считал, что в позиции есть свои сильные и слабые стороны, а в общем на равнинных ландшафтах найти что-либо лучшее затруднительно – Царёво Займище единственное исключение на всём пространстве от Смоленска до Москвы;

– Михаил Илларионович Кутузов её одобрил и даже, что как-то преждевременно, расхвалил Александру 1, «сильнейшая, которую на равнинных местах найти можно», кроме всего прочего отрезав себе путь к оправданиям в случае неудачи «будет хорошо, если неприятель меня на ней атакует». Даже при уверенности в благоприятном исходе природные русаки, а таковым, кроме Бородинского Случая, являл себя и М.И., никогда преждевременно не хвалились, памятуя святоотеческое назидание «не хвались, идучи на рати, а хвались, идучи с рати». Из других участников сражения с высокой оценкой качества русской позиции был согласен только один – Наполеон! Его мнение, как лица заинтересованного, то принимают, то исключают из расчетов.

Что же увидел Кутузов у Бородино? Бородинское поле расположено в 12 км. к западу от г. Можайска и в 7 км, западнее соединения Новой Смоленской дороги («Столбовая», Тракт) с полузаброшенной Старой (Большак) и тянется с Запада на Восток от деревни Валуево до деревни Маслово на 8–9 км, и с Севера на Юг, от деревни Беззубово до деревни Утица на 7–8 км. Через поле в 2–3 км, южнее Беззубово приходит единственный рубеж, река Колоча, текущая в общем направлении на Северо-Восток-Восток и лишь у Масловских высот и одноименного леса сворачивающая к Северо-Востоку.

Новая Смоленская дорога, важнейшая коммуникационная линия противников, до середины позиции проходит севернее, по левобережью Колочи, после чего в селе Бородино, где имелся мост, переходит на южную, правую сторону и отклоняясь по дуге к юго-востоку, соединяется со Старой Смоленской дорогой перед Можайском, уже за пределами поля. До Бородино Колоча течет в болотистой долине, от Бородино до села Малое в крутых берегах, при этом правый берег, возвышается на 10–15 м. над левым, после села Малого выходит на равнину без естественных крутостей и препятствий и впадает в Москву-реку севернее села Маслово.

Впадающие в Колочу речки, наиболее крупная слева Война, справа Семеновская с Каменским ручьем и Стонец с ручьем Огник, образуют овраги или болотистые низины, создавая естественные рубежи в направлении Север-Юг и сглаженный волнистый рельеф местности с наличием разносоставленных малозаметных понижений и повышений и слабовыраженных непросматриваемых пространств. В условиях засухи 1812 года почти все болотистые места, мелкие речки и источники пересохли, мелколесье и кустарник стали хорошо обозримы. Река Колоча до Бородино и за селом Малым утратила значение серьезного препятствия для перемещения войск, кроме как артиллерии.