Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

В то время доклад Жданова был опубликован не полностью: значительная его часть вошла в текст официальной резолюции, принятой совещанием. Другая часть выступления осталась секретной, так же как и содержание всей дискуссии, последовавшей за этой речью. В ней содержалась резкая критика французских и итальянских коммунистов. Тех и других Жданов обвинял в том, что они не выступили против американского нажима, целью которого было изгнание представителей компартий из правительств, а также в том, что их отношение к «плану Маршалла» было слишком одобрительным; они как бы опасались выступать в своих странах противниками американских кредитов. Как те, так и другие (хотя по этому поводу порицания заслужили также и не названные конкретно многие иные партии) слишком уж старались подчеркивать свою независимость от Москвы, вместо того чтобы декларировать ясную и честную поддержку Советского Союза[45].

Те же критические замечания, включая последний пункт, высказывали и югославы, к тому же в еще более категорических выражениях: Кардель адресовал их итальянцам, Джилас — французам. Кардель говорил о «сползании» к «оппортунизму» и «парламентаризму», которое, помимо непростительного случая с французами и итальянцами, охватило и другие партии — в их поведении сквозит ослепление теми же иллюзиями, которые в период после первой мировой войны подорвали способность социал-демократии выступить в поддержку революционного движения. По его мнению, можно было провести аналогию между двумя ситуациями; итальянцы и французы не смогли воспользоваться возможностью для вооруженного антифашистского восстания, открывшейся в результате действий антифашистского Сопротивления. Они приняли участие в правительственных коалициях, не пытаясь даже использовать их для захвата /299/ ключевых позиций в своих странах. Излишняя осторожность, опасения попасться на провокацию привели их в западню страха. Пример Греции, приведенный ими в их толковании, не выглядел убедительно. Напротив. В речи Кардель хотя и говорил, что никто не хочет советовать другим партиям идти тем же путем, но утверждал, что положение в Греции все же лучше, чем в Италии и Франции, так как в первой из названных стран «коммунисты находятся в наступлении»; было бы хорошо, если бы это можно было сказать и о других двух странах. Джилас повторил те же аргументы[46].

Многие из присутствующих присоединились к критике; некоторые поддержали ее, присовокупив гордые похвалы в свой собственный адрес, как это сделали румынская деятельница Паукер и венгр Фаркаш; другие — поляк Гомулка и чехословацкий представитель Сланский — выступили сдержанно. Но никто из них не имел такого престижа, как югославские и советские руководители. Хотя итальянцы и французы согласились признать свои «ошибки», Жданов, подводя итоги дискуссии, прямо заявил, что эти две партии не могут ограничиться небольшим исправлением своей ориентации, они должны провести «радикальный пересмотр» своей «политической линии»[47].

Так или иначе, в итоговой резолюции не было сказано ни слова критики в отношении итальянцев и французов. Но несмотря на это, дебаты в Шкларска Пореба ознаменовали собой начало нового перио¬да в развитии европейского коммунистического движения. В переломный момент «холодной войны» оно следовало воле Сталина, который до мелочей направлял его деятельность, стремясь дать ответ на американский вызов. Он принял в целом правила игры, которые ему навязывали новые противники. На «холодную войну» он отвечал «холодной войной». Была воспринята логика фронтального столкновения. Во имя ее в жертву приносились даже соображения о возможности будущего распространения в мире идей социализма и коммунизма. Для Сталина задачей первоочередной важности была консолидация блока сторонников для борьбы с противостоящим блоком даже ценой изоляции коммунистического движения непосредственно в сфере советского влияния. За пределами ее границ коммунистические партии были для Сталина тем, что на военном языке называется «отрядами дальнего прикрытия». Призывая не «недооценивать своих сил» и «не переоценивать сил противника»[48], Жданов одновременно нанес удар по всей политике союзов, которые коммунисты стремились создавать. Эта политика, сказал он, не может быть такой же точно, какой она была в борьбе с фашизмом. По мнению Жданова, не следовало бояться потерять союзников, не надо и искать их обязательно в среде традиционных левых сил. Например, неверным было бы считать, что социалисты осуществляют политику, близкую линии коммунистов; напротив, они могут оказаться более реакционными, чем сама буржуазия, и могут поэтому стать главными врагами, против которых следует «сконцентрировать огонь»[49].

Действительно, различные западноевропейские социал-демократические /300/ партии несут тяжелую ответственность за раскол Европы. Но Жданов не ограничился критикой (пусть даже весьма острой) их политики. Он произвел эксгумацию установок, типичных для Коминтерна в период конца 20-х–начала 30-х гг., то есть времени, предшествующего повороту к политике Народного фронта. Это была не единственная аналогия с тем периодом. Во всем, что касалось характеристики противника, исчез реальный внимательный анализ подлинных противоречий, он уступил место чисто пропагандистским клише: Жданов говорил о «фашизации внутренней политической жизни в Соединенных Штатах Америки» и предсказывал наступление в этой стране «неизбежного экономического кризиса»[50].

На совещании в Польше Жданов и Маленков, представлявшие СССР и Сталина, играли первостепенную роль. Они, однако, понимали, что необходимо иметь союзников, и нашли их главным образом и югославских делегатах. Атака на итальянцев и французов была заранее согласована между ними[51]. В заключительном коммюнике югославы были названы первыми, и речь Карделя была опубликована Советской печатью первой среди выступлений всех других участников Совещания[52]. В более поздний период белградские руководители будут каяться в таком поведении и, что гораздо важнее, сумеют извлечь из этих событий полезный урок, который сыграет большую роль при поиске основы новых взаимоотношений внутри международного коммунистического движения. Но при оценке ситуации 1947 г. нельзя удовлетвориться гипотезой, что ход совещания был результатом «дьявольских махинаций» Сталина, имевшего якобы своей целью посеять враждебность между югославами и другими участниками[53]. Как бы ни сказалась здесь игра Сталина, объяснения такого рода являются упрощенческими: сами югославы позже признавали, что «не понадобилось много слов, чтобы уговорить их согласиться» принять отведенную им роль[54]. При более беспристрастном рассмотрении учредительное совещание Коминформа предстает совместным делом, Осуществленным в условиях согласованной советско-югославской гегемонии. Несмотря на соблюдение видимости равенства между представленными партиями, сами советские представители действовали так, будто они прежде всего признают необходимость участия югославов в руководстве движением наравне с советскими коммунистами, хотя это не исключало и того, что не все руководящие роли будут поделены с ними.