Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Во втором письме, редактура которого «отняла много времени», автору («К.М.») указывалось на две его ошибки. Во-первых, ему «осталось неизвестным, что коренная реорганизации ГИИИ уже проведена в жизнь» (и далее подробно описывались институтские новации, теми же словами, что и в процитированном выше Отчете о реорганизации Института [291] «В целях оздоровления научной работы Института в марте-апреле с. г. <���…> были привлечены новые работники — коммунисты-марксисты», «Правление обновилось новыми партийными товарищами», «в ЛИТО, где еще недавно господствовали формалисты, в настоящее время председатель и секретарь коммунисты, а общее число марксистов в этом Отделе выросло с 0 до 8», и т. д. ). Во-вторых, автор статьи неправомерно отождествляет «работы директора Ф. И. Шмита с работой всего Института в целом», поскольку «среди работников Института теория директора находит лишь единичных приверженцев. Все печатные и устные выступления Ф. И. Шмита встречали решительные возражения. Борьба с его теорией ведется, доказательством чего служат две напечатанные работы Андрузского и выходящий на днях сборник „За марксистское литературоведение“» [292] Андрузский Ан. Философские предпосылки «формально-социологической» теории искусства // За марксистское литературоведение. Л.: Academia, 1930. С. 79–93; в рецензии речь идет о втором издании книги Шмита «Предмет и границы социологического искусствоведения», где взгляды автора названы «реакционно-идеалистическими» и указано, что их он «старается выдать за ортодоксально марксистские» (с. 79). . Кроме того, письмо содержит благодарность за критику и заверение, что Институт не собирается «замазывать свои недостатки» [293] ЦГАЛИ СПб., ф. 389, оп. 1, ед. хр. 85, л. 2–4. .

Эта мистификация, где самобичевание граничит с сарказмом, а самокритика с критикой в адрес оппонента, явно была задумана ради благородной цели: спасения Института. Однако она не возымела должного действия. А. И. Михайлов, раскрывая свой псевдоним «К.М.», предваряет публикацию этих писем заметкой под заглавием «Против казенного благополучия, против замазывания классовой борьбы». Здесь он выражает «известную удовлетворенность» описанной в письмах ситуацией, но наставительно указывает, что авторам письма «не достает самокритики», поскольку в работе ГИИИ «очень сильны формализм и эклектизм». В качестве примера приводятся темы работ по ИЗО «антимарксиста» Лунина [294] Позже А. И. Михайлов участвовал в кампании по травле Н. Н. Пунина; см. об этом эпизоде: Дружинин П. А. Идеология и филология. Т. 1. С. 490. , который, вместо изучения пролетарского искусства, предлагает работы по «Миру искусства», импрессионизму и авангардизму. И далее рапповский критик продолжает клеймить до сих пор выходящие под маркой ГИИИ «преимущественно формалистские и ревизионистские работы», тем намекая, что «реформирование» не закончено, и под конец обвиняет авторов письма «в замазывании отрицательных моментов» в работе Института [295] На литературном посту. 1929. № 24. С. 43–45. .

Итак, кровожадная критика уже не довольствуется покаянием сотрудников, отставкой директора из «бывших» и «реформированием Института» по директивам партийных организаций, а требует следующих жертв, в число которых включается и революционное искусство авангарда. Заметим, кстати, что этот рапповский журнал уже во всю клеймит и «уклоны» марксистской критики, например, установки плехановца Андрузского, того самого, который в свое время начал травлю Шмита, и методологические позиции «тов. Горбачева», который обвиняется в том, что пользуется марксистской фразеологией для «прикрытия формализма» [296] На литературном посту. 1929. № 19. С. 5. .

9 октября 1929 года Шмит подает заявление об уходе, но вышестоящие инстанции не торопятся принимать его отставку. Переданное в Главискусство заявление не имело хода, так как эта структура была расформирована, точнее «реформирована» в Совет по делам искусства и литературы [297] Об этом было объявлено на Правлении Института 23 октября 1929 г. (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 45, л. 19). . Институт в новом академическом году оказался без руководства: только на заседании Правления 13 февраля 1930 года был зачитан циркуляр о возвращении ГИИИ в ведение Главнауки, которая вскоре была реорганизована в Сектор науки Наркомпроса [298] ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 45, л. 80. .

Пока же судьбу Шмита решал уполномоченный Наркомпроса по Ленинграду Б. П. Позерн. Еще 1 ноября он письменно уведомлял директора, что тот «обязан руководить работой Института и отвечает за это полностью» [299] Там же, л. 26 (письмо Позерна Шмиту от 1 ноября 1929 г.). . Позерн посылает и резолюцию в Правление Института о необходимости отложить рассмотрение заявления Шмита до окончания работы Комиссии ГУСа (резолюция была зачитана на заседании 6 ноября 1929 года) [300] Там же, л. 22. О результатах обследования Института комиссией ГУСа см. ниже. . Положение бесправного директора, снявшего с себя руководство «во спасение» Института и при этом насильственно вынужденного нести за Институт полную ответственность безо всяких полномочий, становится невыносимым. Шмит делает отчаянные попытки освободиться от своих институтских обязанностей: 23 октября 1929 года на заседании Правления слушали дело о его снятии с руководства семинария по марксистскому искусствознанию, «в виду его личного заявления о том, что он при создавшихся условиях не находит возможным принимать участие в руководстве указанным семинарием» [301] Там же, л. 19. . А 20 ноября 1929 года на заседании Правления он объявляет об уходе со ставки штатного действительного члена ГИИИ [302] Там же, л. 32. . Наконец, не выдерживая наглости Назаренко, он пускает в ход неблаговидные приемы: 30 октября пишет Позерну жалобу на превышение замдиректором своих полномочий [303] ЦГАЛИ СПб., архив Ф. И. Шмита, ф. 389, оп. 1, ед. хр. 81, л. 25. , а 11 ноября 1929 года, в связи с «партчисткой» Назаренко в Университете, спешит сообщить в конфиденциальном письме о темном «харьковском прошлом» этого коммуниста (т. е. намекает на его сотрудничество в белогвардейской прессе), что уже является политическим доносом [304] ЦГАЛИ СПб., ф. 389, оп. 1, ед. хр. 53, л. 2. Видимо, этот донос не прошел бесследно: 1929 годом датировано временное исключение (второе по счету) Назаренко из партии (РГАЛИ, ф. 612, архив ГЛМ, оп. 1, ед. хр. 216, л. 4; см. выписку из партийного дела Назаренко целиком в конце наст. статьи). . Заметим, что и это не помогло: Назаренко остается замдиректором ГИИИ. И далее в январе, феврале, марте и вплоть до прихода нового директора Шмит пишет отчаянные письма в Главнауку и Главискусство с просьбами уволить либо его, либо Назаренко, справедливо указывает на неопределенность и неработоспособность Института, поскольку до сих пор непонятно, в чьем ведении (Главнауки или Главискусства) он находится, сотрудники так и не утверждены, не приняты отчеты, устарели планы [305] См. письмо Шмита от 16 января 1930 г. начальнику Главнауки И. К. Лупполу (ЦГАЛИ СПб., архив Ф. И. Шмита, ф. 389, оп. 1, ед. хр. 43, л. 4–4 об.) и аналогичное письмо 19 января в Главискусство (там же, л. 5). В первом письме рисуется также картина «беспомощного директора» и «наглого захватчика-заместителя», который продолжает ведать всеми административными делами и, заседая в кабинете директора, вершит самоуправство. .