Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина

— Молодец, Верочка! Скоро для военных будем делать большой праздник! — Сталин оживился. — У нас появятся собственные красные маршалы!

Вошла экономка:

— Товарищ Сталин, у телефона председатель Совнаркома Абхазии товарищ Лакоба.

— Соедините.

Я спросила:

— Мне выйти?

— Останьтесь!., товарищ Лакоба, здравствуйте! Говорит Сталин. В феврале мы вас будем слушать на бюро ЦК ВКП(б), прошу как следует подготовиться.

И. В. заметил у меня в руках журнал с произведением Пильняка.

— Вы читаете порочную повесть. За ее публикацию руководство журнала строго наказано. «Повесть непогашенной луны»—| злобная вещь. Писатель умышленно исказил историю, он пошел на поводу у белогвардейцев, которые спелись с троцкистами.

За обедом Сталин продолжил начатый разговор:

— В повести Пильняка отображен конфликт между Революцией — Красной Армии в лице Командарма Гаврилова (Фрунзе) и Центральным Комитетом, якобы мной, Сталиным. Все это гнусная ложь и разнузданная клевета. Ни я, ни члены ЦК не давали указания М. В. Фрунзе ложиться на операционный стол. Пильняк оболгал советскую действительность, а миротворец Горький его выручал несколько раз.

Дежурный секретарь сообщил, что приехал Горький.

— Алексея Максимовича примем, — благосклонно сказал Сталин.

— Он не один, — докладывала спустя минуту пожилая женщина, обладательница черных пронзительных глаз навыкате, носище широченный, приплюснутый, ноздри во время разговора раздуваются.

— С ними их сиятельство граф А. Л. Толстой, — торжественно произнесла мнимая старуха.

И. В. засмеялся. Толстой любил разыгрывать окружающих. И даже здесь, на даче Сталина, куда был вхож, он позволил себе эту забавную шутку. Писателям повезло, у И. В. было хорошее расположение духа.

— Мы как раз только что обсуждали творчество писателя Бориса Пильняка, — сказал И. В. — Мы считаем, что он на протяжении многих лет оказывает советской литературе медвежью услугу.

Высокий, сутулый Горький сел в кресло, с разрешения Сталина закурил.

— Алексей Максимович, позвольте предложить вам настоящий турецкий табак.

— Благодарю вас, — ответил Горький. — Привычек стараюсь не менять, не тот возраст.

Сталин метнул в его сторону недовольный взгляд.

— На меня, И. В., не следует обижаться, писателей ценить и уважать надобно, нас не так уж много на Руси осталось.

И. В. спросил Алексея Толстого:

— Прочитал ваш роман «Петр Первый». Когда собираетесь закончить?

— Теперь предстоит работа над третьей, завершающей книгой. Не знаю, стоит ли ее продолжать? — ско-кетничал специалист по петровской эпохе.

— «Петр Первый»— умный и правдивый роман, его с удовольствием прочитали товарищи Молотов, Ворошилов, Микоян, Буденный. — Сталин, дымя трубкой, прошелся по комнате, потом снова заговорил — Алексей Николаевич, есть у нас к вам двойная просьба от ЦК ВКП(б) и лично от меня.

Толстой глубокомысленно посмотрел на Сталина.

— Я внимательно вас слушаю, И. В.

— Сегодня нам нужна книга, всеобъемлющий роман или повесть о гражданской войне и победившей революции. Она должна быть основана на документальном материале. В таком произведении следует рассказать о борьбе рядовых Красной Армии под Царицыным, но не так, как это сделал Бабель с конармейским походом. Сумеете осилить такой пласт? Прежде чем обещать, Подумайте.

— Для такой ответственной работы потребуются исторические материалы, — сказал Толстой, — подлинные сводки, донесения, письма, телеграммы, кроме того, понадобятся беседы с непосредственными участниками событий. Мне надолго придется окунуться в атмосферу того далекого времени.

— Нам нравится ваш деловой подход. Будем считать вашу будущую книгу трудовым обязательством к 20-ле-тию Советской власти!

— И. В., ваша прозорливость удивительна, вы буквально прочли мои мысли, — пропел здоровяк Толстой.

Сталин вызвал экономку.

— К нам приехали гости. Битых два часа мы их кормим одной только болтовней.

— И. В., вы не велели вас беспокоить. Стол давно накрыт, на кухне все готово.

— В таком случае прошу всех к столу! — обратился Сталин к писателям.

Я вопросительно посмотрела на своего хозяина.

— В. А., вам нужно особое приглашение? Еда без женщин всегда сухая.

— В. А., — сказал Толстой, — мы с вами в последний раз сидели за одним столом на банкете в Ленинграде, с нами тогда еще был С. М. Киров.

Сталин сумрачно проговорил:

— Троцкисты, замешанные в убийстве товарища Кирова, расстреляны. Мы со всеми врагами будем беспощадно расправляться.

— Какое у вас чудесное мясо и удивительно приятное вино, — облизываясь, изрек А. Толстой.

И. В. от удовольствия покраснел. Он любил, когда «великие» люди хвалили его стол, кухню, сервировку и особенно его кавказское гостеприимство. Шумно рассаживались только что приехавшие постоянные собутыльники Сталина: Ворошилов, Молотов, Ежов, Каганович, Микоян и все, конечно, как всегда, без жен. Впервые близко увидела Молотова, этот человек без каких-либо эмоций наводил тоску. Микоян подсел к Горькому:

— Алексей Максимович, у меня в портфеле лежат две ваши книга — «Детство» и «В людях». Сегодня приобрел. Позвольте получить от вас автограф!

А. М. поморщился, он стеснялся таких просьб. Сталин, улыбаясь, сказал:

— Ты, Анастас, зачем у товарища Горького просишь автограф, он разве умирать собирается?

Все, кроме Горького, засмеялись, громче всех гоготал А. Н. Толстой. Сталин подошел к Ворошилову:

— Клим, мы обратились к А. Н. с просьбой написать роман или повесть о революционных событиях в Царицыне. Как ты смотришь на такое предложение?

— Можно только приветствовать. Наши военные архивы в распоряжении писателя.

Толстой поблагодарил. И. В. спросил Горького:

— А. М., как ваше здоровье? Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— Товарищ Сталин, по своему обыкновению, я приехал к вам с очередной просьбой.

Горький закашлялся, хитрый мужичишко ждал реакции:

— Говорите, мы вас слушаем, чем сумеем, поможем. Ведь вы у нас такой знаменитый, единственный в своем роде, если не считать потомственного графа, его сиятельства А. Н. Толстого. Остальные бумагомаратели и прихлебатели не в счет. Они пишут казенно, плоско и скучно. Я бы сказал, пресмыкательно.

Горький сделал вид, что не понимает намеков Сталина.

— И. В., грозовые тучи нависли над судьбой одаренного художника Бориса Пильняка. Поверьте моему слову, он необыкновенно талантлив. Ему надо помочь. Если персонально не вмешаетесь, то Б. Андреевич погибнет, умрет от голода, он умеет только писать, другого ремесла у него нет.

Позже, когда я познакомилась с Горьким, я заметила, что у него на лице чаще всего бывают два выражения. Одно — хмурое, тоскливо-враждебное. В такие минуты казалось, что на этом лице невозможна улыбка, что там и нет такого материала, из которого делаются улыбки. И другое выражение, всегда внезапное, всегда неожиданное: праздничное, застенчиво-умиленное. То есть, та самая улыбка, которая за секунду до этого казалась немыслимой. Впоследствии я заметила, что внезапные приливы влюбленности бывают у Алексея Максимовича чаще всего, когда говорит он о детях, о замечательных людях, о книгах.