Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Иначе говоря, Ленин строил то, что ещё не имело названия. Но Муссолини, а чуть позже Сталин и Гитлер возводили режимы, которые весь мир однозначно назвал тоталитарными. Однако сам термин «тоталитаризм» за эти без малого сто лет так и не обрёл однозначного понимания.

Вот, например, «Философский энциклопедический словарь», выпущенный в Москве в 2004 году: «Тоталитаризм — общественно-политический строй, который характеризуется всеобъемлющим “командным" вмешательством авторитарного государства во все сферы жизни и деятельности общества и отдельных личностей». Аналогичное определение, с теми или иными незначительными отступлениями, дают и другие словари, изданные как прежде, так и в самые последние годы. Однако, во-первых, из этого определения непонятно, как при тоталитарном строе государство может оставаться авторитарным. Во-вторых, история уже доказала, что тоталитаризм способен существовать не только в рамках государства. Он может ограничиваться лишь отдельными районами страны, захваченными политико-военизированным движением или религиозной сектой. А в-третьих, — и это, пожалуй, самое главное — «всеобъемлющее вмешательство во все сферы жизни общества и отдельных личностей» свойственно всем деспотиям, которых человечество перевидало на своём веку в избытке, и, если следовать логике словаря, чуть не половину истории земной цивилизации пришлось бы признать тоталитарной.

Вероятно, гораздо ближе к истинному смыслу этого явления подошли сами адепты тоталитарной идеи. Сошлюсь на двух из них. Николай Бухарин: «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [10. С. 168]. Пауль Риттербуш, теоретик национал-социализма: «…тоталитарным государством является такое государство, с помощью которого одна партия или одна идеология поднялись до степени тотальности и предъявили претензии на исключительность в политическом строительстве национальной жизни.» [18. С. 41]. Иными словами, суть тоталитарного режима в том, что его главным оружием становится идеология, которую всё сообщество и каждый его член обязаны исповедовать с религиозным фанатизмом. Отсюда и главная задача режима — не проникновение во все поры жизнедеятельности социума и отдельного индивида, это лишь средство или, по-бухарински, метод, а — «выработка» нового, искусственного человека, зомби, хомо тоталитарного.

Когда советская пропаганда провозглашала героем пионера, донёсшего на своего отца, когда детей вынуждали отречься от родителей, а жён от мужей, потому что те были объявлены «врагами народа», когда на партийном собрании, по заявлению супруги, обсуждался вопрос о моральном облике коммуниста, который завёл любовницу, — всё это не было влиянием на самые интимные аспекты жизни людей просто ради влияния. Это было целенаправленное стремление сформировать новые морально-нравственные устои, отвечающие интересам идеологии коммунистического тоталитаризма. А интерес этот всегда один и тот же: преданность тоталитарной власти превыше всего, в том числе превыше вечных человеческих ценностей — добра, милосердия, порядочности, честности и, наконец, любви к близким. Именно такой тип гомункулуса был в обилии порождён советским строем и даже до сих пор, через четверть века после крушения СССР, нередко встречается на постсоветском пространстве. Это существо — одновременно страшное и жалкое, с рабской психологией и атрофированной способностью к независимому мышлению, доверчивое и подозрительное, безынициативное и агрессивное, способное мгновенно переходить от обожания к ненависти и от ненависти к обожанию, любящее всё своё и боящееся всего чужого, ощущающее себя свободным в собственной несвободе, считающее справедливым всесилие режима и свою никчемность…

Вот почему Ленин так ненавидел интеллигенцию и прежде всего петербургскую, сумевшую сформировать свой особый дух города. Этот культурный слой нёс в себе фундаментальные начала того лучшего, что выработала цивилизация за десятки тысяч лет истории, — сознание непреходящей уникальности человеческой личности, идеалы творческой свободы и нравственности, незыблемость вечных ценностей. Массовое уничтожение людей всегда страшно, но большевизм, искореняя сословия, в которых интеллигенция была особенно сильна, тем самым совершал ещё более страшное преступление перед российской нацией: он разрушал до основания структуру общества, его устои, морально-психологические традиции и ориентиры. Точно такую же политику проводили нацисты на оккупированных территориях Европы и особенно Советского Союза — своего главного идейного врага: в первую очередь уничтожению подлежали не только коммунисты, евреи и цыгане, но также интеллигенция — деятели культуры и искусства, вузовские преподаватели, школьные учителя, библиотекари…

Параллельные заметки . В каждой стране свободы ровно столько, сколько и у соседей. Весь вопрос в том, кому она принадлежит. Властителю с его кликой, олигархам, военной хунте, «ордену меченосцев» или — народу? В любой стране свобода подчиняется закону сообщающихся сосудов: она постоянно переливается от институтов государственной власти к институтам гражданского общества и обратно.

В этом отношении всякий тоталитарный режим — прямой антипод демократического общества. При демократии свобода принадлежит всем в равной степени, а при тоталитаризме она узурпирована кучкой вождей (фюреров). Поэтому принципиальная разница между демократическим и тоталитарным устройством социума в том, что в первом — примат человека, а во втором — человек-примат.

Идеи большевистского тоталитаризма выросли не только из марксизма, но также из социалистических учений предшественников марксистского коммунизма, в частности фурьеризма. Николай Чернышевский в романе «Что делать?», который публиковался в 3, 4 и 5-й книжках «Современника» за 1863 год объяснил идейной молодёжи, как ей надо жить — коммуной, создавая новое, своё общество, основанное не на старых вечных ценностях, а на «разумном эгоизме».

Одна из первых таких коммун возникла в Петербурге. Группа молодых художников во главе с Иваном Крамским сперва сняла просторную квартиру на 17-й линии Васильевского острова, позже переехала на Вознесенский проспект. «В этом общежитии выигрывалась масса времени, так бесполезно растрачиваемого жизнью в одиночку, — вспоминал Илья Репин. — Что мог иметь каждый из этих бедных художников один, сам по себе? Какую-нибудь затхлую, плохо меблированную комнату с озлобленной на весь мир хозяйкой. Скверный обед в кухмистерской, разводитель катаров желудков, желчного настроения и ненависти ко всему… А здесь, в артели, соединившись в одну семью, эти самые люди жили в наилучших условиях света, тепла и образовательных пособий» [35. С. 173–174].