Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Однако чаще всего коммунальная жизнь протекала не столь благостно. Примерно тогда же, «в 1863 г. в Петербурге, в доме на Знаменской улице (ныне улица Восстания), появилась так называемая Знаменская коммуна — детище литератора В.А. Слепцова. “Удастся нам ужиться и расширить это дело — сейчас же появятся подражатели, — размышлял Слепцов. — Такие коммуны распространятся, укоренятся, и тогда мы ли, последующие ли поколения будем развивать дело дальше до настоящего фаланстера”. Распорядок дня в… фаланстере был строгий: с утра — “добывание хлеба насущного, в пять часов — обед, за чаем — обмен впечатлениями, вечером все работали или читали в своих комнатах. Все вместе собирались по приёмным дням, когда коммуну навещали гости” Создатель Знаменской коммуны старался найти для членов своего коллектива (а это были в основном женщины) работу. Ему удалось организовать женскую издательскую артель. Занимался Слепцов и просвещением женщин: в коммуне периодически устраивались лекции, концерты, спектакли. Ему же приходилось вести хозяйство. Выяснилось, что коммунарки, нередко дворянки и дочери богатых родителей, пренебрегали низменными, хозяйственными заботами. Одна из участниц женского движения 1860-х годов, замешанного на утопическом социализме, считала, что коммуна развалилась, так как “женщины того времени обнаруживали отвращение к хозяйству и простому труду, перед которым они в теории поклонялись”» [20. С. 136–137].

Не только эта, но и другие артели-коммуны, едва возникнув, быстро умирали, а вскоре и вовсе сошли на нет, доказав и современникам, и будущим поколениям: человек не способен жить в фаланстерах, скопом. Но недаром будущий «вождь мирового пролетариата», как вспоминал в своей книге «Встречи с Лениным» Николай Валентинов, признавался, что роман Чернышевского его «всего глубоко перепахал» [1. Т. 3. С. 127]. С присущим ему упрямством Ленин мечтал о внедрении принципа «социалистического общежития» по всей необъятной России: в городах — с помощью коммунальных квартир, в деревнях — посредством кооперативов и затем колхозов. Но всё это уже не столько для того, чтобы облегчить людям жизнь, как представлялось Чернышевскому и его последователям, сколько во имя тоталитарного контроля. И тут первой испытательной площадкой должен был послужить тоже Петербург.

Не прошло и месяца после прихода большевиков к власти, а Ленин уже «сформулировал задачу заселения пролетариями “богатых квартир”, в которых число комнат равнялось числу проживающих в них людей или превышало его» [20. С. 15]. В черновом наброске проекта «О реквизировании квартир богатых для облегчения нужд бедных» он прямо «высказал мысль о принципиальной невозможности и ненужности отдельного жилья для каждого человека, даже в виде отдельной комнаты» [20. С. 137].

В августе 1918-го советское правительство выпустило декрет «Об отмене частной собственности на недвижимое имущество», но Петросовет ещё 1 марта того же года принял решение, в соответствии с которым при уплотнении предлагалось «оставить “буржуям” — не только предпринимателям, заводчикам, банкирам и т. д., но и учёным, инженерам, врачам, писателям — по одной комнате на каждого взрослого и ещё одну на всех детей» [25. С. 105]. При этом «двое детей до 10 лет приравнивались к взрослому, на 6 человек допускалась одна общая столовая» [22. С. 132]. Высвобождающуюся жилплощадь предполагалось передать пролетариям.

Петроградские пролетарии и вправду обитали в скученности: в рабочих районах на одного человека в среднем приходилось всего около двух квадратных метров жилья [12. С. 181]. Но это была лишь «средняя температура по больнице». Квалифицированные рабочие жили в съёмных отдельных квартирах, а иногда и в отдельных домах, не роскошествуя, конечно, но и не нуждаясь. Статистика отражала результаты бурного роста петербургского населения в начале ХХ века: если в 1900 году в столице вместе с пригородами проживали 1,4 миллиона человек, то в 1915-м — уже 2,3 миллиона. Быстро растущая промышленность требовала всё новых рабочих рук, а поскольку механизация чаще всего пребывала на допотопном уровне, производство легко обходилось неквалифицированной и дешёвой рабочей силой. Этих вчерашних крестьян ещё трудно было назвать рабочим классом. В отличие от кадровых профессиональных рабочих, мигранты на свои гроши могли снять только угол в бараке, тем самые два квадратных метра за занавеской.

Параллельные заметки . Рабочие низкой квалификации, как и всякие мигранты, прибывающие в большой город в обилии, ощущали себя здесь изгоями. Они зарабатывали намного меньше местных, жили в гораздо худших условиях, постоянно испытывали отчуждение, а то и открытое неприятие со стороны коренных горожан. Но главное — понимали мизерность своих перспектив: сколько здесь ни живи, Петербург-Петроград всё равно останется тебе чужим. Они завидовали горожанам и ненавидели их.

Это была та люмпенская и полулюмпенская среда, которая в дни Октября своей огромной массой поддержала большевиков и обеспечила им победу. Образно говоря, это было то висевшее на стене ружьё, которое выстрелило в последнем акте самодержавной пьесы.

А в квалифицированных питерских рабочих, так называемой рабочей интеллигенции, Ленин видел своих врагов. И это было оправданно. Они неплохо зарабатывали, в одежде и манерах старались походить на «чистых» петербуржцев. Даже семейные имели материальную возможность, снимая вполне приличное жильё, содержать не только жену, детей, но нередко и прислугу. Ещё с конца XIX века квалифицированные рабочие Петербурга, наряду с экономическими, выдвигали этические требования — запретить со стороны фабрично-заводского начальства рукоприкладство и утвердить уважительное отношение к тем, кто стоит у станков, исключив из обращения такие слова, как ««дурак», ««сволочь» и проч.

Ещё раз напомню, в дни ««красного террора» значительная часть рабочей интеллигенции, представители которой, если и состояли в каких-либо политических партиях, то чаще в небольшевистских, быстро запрещённых новыми хозяевами страны, подверглась репрессиям и уничтожалась наравне с интеллигенцией, буржуазией, офицерством, священнослужителями…

Однако даже обитатели рабочих бараков, несмотря на призыв новой власти, не спешили переезжать в квартиры «бывших». Во-первых, для того, чтобы натопить большую комнату с высоченным потолком, нужно было слишком много дров, а они в Петрограде и прежде стоили дорого, теперь же их продавали вовсе по бешеным ценам. Во-вторых, эти дома находились далеко от заводов и фабрик, а это значит, на работу надо ехать на трамвае — снова дополнительный расход, да к тому же трата времени. Наконец, в-третьих, за рабочими заставами можно было приглядеть клочок землицы, чтобы подкормиться со своего огорода, что в условиях голодного «военного коммунизма» служило важным средством выживания, а какой может быть огород на булыжной мостовой или на асфальте… Как писал в 1919 году уже упоминавшийся экономист и статистик Станислав Струмилин, «бесплатная барская квартира для рабочего — не подарок, а слишком дорогое удовольствие, которое ему положительно не по карману» [20. С. 163].