Дмитрий Колосов - Арии

Однако Диоклетиан, этот отважный вояка, в политике все же остался неисправимым идеалистом, променяв, отрекшись, власть на приснопамятную капусту. Далее последовала кровопролитная распря между его преемниками, вылившаяся в решительное противостояние между христианами и митраистами. «С отречением Диоклетиана и Максимиана от престола следовали восемнадцать лет раздоров и смут: империя была потрясена пятью междоусобными войнами, а остальное время прошло не столько в спокойствии, сколько во временном перемирии между несколькими враждовавшими один против другого императорами» (Э. Гиббон).

Да, так и случилось – отказ от власти мудрого и умеренного Диоклетиана положил начало великому хаосу, когда враждовали между собой сразу шесть августов, постепенно – собственной смертью или не совсем – сходившие с арены истории. Наконец на первые роли вышли августы Константин, Максенций и Лициний. В 312 году произошло решительное столкновение между Константином и Максенцием, первого из которых историки выставляют образцом всех добродетелей, второго же – вместилищем всех пороков. Возможно, было и не так, но уж воистину – победителей не судят. В решающем сражении под Римом перевес был на стороне Максенция. Перед битвой Константин повелел воинам нанести на щиты изображение креста, символизируя тем самым противостояние Запада Востоку, под которым теперь воспринималась и принадлежавшая Максенцию Италия. Крест противопоставлялся – Непобедимому солнцу, изображенному на знаменах митраиста Максенция, и символизировал претензию на установление новой эры, новой культуры, новой веры. В кровопролитном сражении при Мульвиевом мосту победу одержала небольшая, но искушенная в ратном искусстве, уверенная в своем вожде армия Константина.

Максенций кончил жизнь не совсем так – или же совсем не так, – как подобает полководцу и императору. Упав с моста, он захлебнулся в тине. Константин же свою победу приписал покровительству бога христиан, который вскоре сделался официальным богом империи, хотя и не единственным, ибо Константин почитал отеческих римских, а также галльских, да и азиатских богов. Но христианство начинало первенствовать, ибо Константин понял его силу – готовность к жертвенности. Оставалось лишь направить ту самую жертвенность в нужное русло – умирать не за веру, а за государство и императора или же, что также понял Константин, – за веру, воплощенную в государстве и императоре.

Митраизм же отныне отвергался – как вера, враждебная государству, а теперь уже и государственной вере. Отвергался еще и потому, что притихшая при Диоклетиане Персия поднимала голову, возвращаясь к статусу врага номер один. Персия, одолев ереси и догматические шатания, стремительно воздвигала монумент древней веры, грозившей через очищение сделаться грозным соперником шаткому полисинкретическому западному мировоззрению.

Потому-то митраист Константин предал свою веру, обратившись – искренне ль, нет – к новой, куда более приемлемой государству. На созванном в 325 году Никейском соборе он объявил христианским прелатам: «Вы – епископы внутренних дел церкви, я – поставленный от Бога епископ внешних дел».

С новой верой Константин намеревался опрокинуть зороастрийско-митраистскую Персию, но в сем не преуспел – умер в основанной им столице, что просуществует всего на столетие меньше Вечного (античного) Рима.

Митраизм еще боролся, но сумел горделиво вскинуть голову единственно на три года (361 – 363) – при очень странном императоре Юлиане, нечесаном, небритом, философствующем и безрассудном, нашедшем гибель в сражении с персами: не так уж часто императоры находили смерть на поле боя, а не в опочивальне или походном шатре – от кинжала, петли, грибочков или неистовства предавших преторианцев.

Ну а потом христиане вернулись. Уже в 377 году римский префект приказал уничтожить митреумы. Христиане, сами добрые три века преследуемые, обратились в преследователей – своих соперников сначала потеснили, потом прижали, а в довершение перешли к грубой физической силе, свидетельство чему – останки умерщвленного жреца, обнаруженные в митреуме, раскопанном в Саарбурге.

Покуда митраизм бился за первенство с христианством, Восток бурлил переменами. Парфянские Аршакиды, столь славные своими триумфами над Римом, растратили пассионарность в междоусобицах. К началу III века Парфянская империя была расколота на несколько сот владений, многие из которых лишь номинально подчинялись царям, а многие и вовсе не подчинялись. То один, то другой правитель поднимал голову против центральной власти, которая была столь шатка, что любой мало-мальски влиятельный вазург или марзабан мог претендовать на корону. Все эти вазурги и марзабаны ни во что не ставили своих уже ставших номинальными владык. Достаточно было ничтожного проявления слабости этих владык да еще удобного момента.

Подобный момент настал в тридцатые годы III века от рождения Иисуса, которого в Парфии не признавали, но почитателей которого парфянские цари – толерантно, как выразились бы сейчас, – не преследовали. Некий Папак из знатного жреческого рода, хранитель Великого храма Анахиты в Истахре, что в Парсе, сверг местного марзабана и захватил княжеский престол; по другой версии, это сделал его отец Сасан. Как бы то ни было, в итоге власть оказалась у Арташира, младшего сына Папака, возможно своевременно убравшего с пути старшего брата.

Арташир с юности проявлял редкую прыть и полнейшую беспринципность; он равно умерщвлял и врагов, и поднадоевших друзей. Так что первые его страшились, а вторые побаивались. Но что удивительно, никто не решился составить против него заговор. Напротив, когда явилась нужда, соседи дружно встали под его знамена, что позволило Арташиру сформировать небольшую, но сплоченную армию и объявить войну своему сюзерену – парфянскому царю Артабану V, который отказался утвердить власть Арташира. Вазурги с марзабанами, реально оценив ситуацию, перебежали на сторону властителя Парсы, к тому времени силой и уговорами покорившего многие соседние земли. Для начала Арташир разграбил царскую резиденцию на Тигре Селевкию, а потом разгромил и парфянскую армию. С еще живого Артавана содрали кожу – уж таковы были нравы!

Свой триумф победитель запечатлел на впечатляющем рельефе на скале Накши-Рустам неподалеку от Истахра. Гордо восседая на коне, Арташир принимает фарн от Ормазда. Под копытами царского коня – поверженный Артабан, конь Ормазда топчет змееволосого Ахримана, прежнего Анхра-Манью.

Арташир символично приказал высечь рельеф подле гробниц древних царей – Ахеменидов, заявляя тем преемственность с древней династией. Дабы умалить роль предшественников, их впоследствии фактически вычеркнули из истории, сократив четыре века величия Парфии до жалких десятилетий. Через пару лет после гибели последнего Аршакида победитель подчинил бóльшую часть бывшей Парфянской империи, беспощадно уничтожая непокорных – были разорены по меньшей мере девяносто из двух с половиной сотен княжеств. Потом Арташир повернул взор на запад и вторгся во владения Римской империи, положив начало вражде, растянувшейся шестнадцатью войнами по четырем столетиям (без двух лет – с 230-го по 628-й).