Дмитрий Колосов - Арии

Свою власть прагматичный Арташир сразу же после вступления на престол принялся утверждать укреплением веры. В титулатуре первых же отчеканенных монет значилось «поклоняющийся [Ахура-] Мазде, владыка, Арташир, царь царей Ирана, происходящий от богов».

Арташир повелел своему приближенному Тансару, ставшему верховным жрецом – эрбадом, записать священные книги Авесты, приведя те к единому канону. До того гимны Авесты письменно не фиксировались, и, учитывая бурную историю Персии после Ахеменидов, в передаче священных канонов изустно возникли множественные противоречия; многое было утрачено, многое искажено – дополнено.

Однако, упорядочив зороастрийские каноны с почитанием Ормазда, новая династия и не думала отказываться от почитания богини, жрецами которой Сасаниды служили издревле. Очень скоро цари принимают власть не только от Ормазда, но еще и от не менее популярных богов – Митры и Анахиты, причем, если царь почитался земным воплощением Ормазда, его старшая жена, царица цариц, отождествлялась с Анахит.

Дабы подчеркнуть значимость царской власти, было закрыто большинство провинциальных храмов, а из оставшихся были удалены – читай: разбиты – все статуи. Сасаниды выказали себя первыми в истории «иконоборцами», но только в отношении храмовых статуй. Почему? Можно только гадать, но, вероятно, они пытались свести сакральное чисто к духовному, чуждому материального. Не исключено, что здесь сказалось влияние одной из величайших ересей – манихейства.

Мани – один из наиболее ярких духовидцев в мировой истории. Жизнь его несомненно легендаризирована, но куда в меньшей степени, нежели, скажем Моисея или Иисуса. Рождение, детство и юность Мани не отмечены чудесами. Происходил он из знатной парфянской семьи. Отец будущего пророка состоял в одной из вавилонских сект халдейско-гностического толка.

По собственному утверждению, Мани в двенадцать лет получил откровение – равно как и Иисус, – но, вернее, усвоил немало из тех знаний, какими манипулировали гностики. По взрослении он совершил несколько путешествий, побывал в Согде и Китае – и, возможно, не только там. Прекрасно осведомленный в зороастрийской догматике, он познакомился со всеми значимыми на тот момент учениями: языческими культами Востока и Запада, иудаизмом, христианством и гностицизмом. На основе этой мешанины визионерских воззрений Мани в достаточно юном возрасте выстроил собственную концепцию мирооснов и решил, что готов действовать.

Свою проповедь он начал дерзко и решительно, быстро завоевав известность – не просто на уровне секты, как это было с Иисусом, но на государственном. Юный проповедник, не прилагая особых усилий, получил приглашение на коронацию нового шаха Шапура. Этот в будущем великий царь находился в опасном положении. Персия пребывала в состоянии необъявленной войны с Римской державой. Внутреннее состояние было весьма нестабильным. Пусть разноплеменная вельможная клика признала новую династию, однако в головах подданных царил разброд. Усугублялся он тем, что Сасаниды за короткий срок подчинили значительные территории, населенные пестрым в этническом и конфессиональном отношении населением.

Главенствовал зороастризм, но попутно цвели и благоухали христианство, вера в греческих и римских богов; проповедовали наследники левитов, плели паутину диковинных учений всевозможные гностики, толковали знамения звезд маги. Шапур нуждался в некой единой вере, которая объединила бы государство, причем именно как иранское. И следовательно, религиозным стягом должен был стать зороастризм. Но… Было одно очень большое «но». Еще при Арташире, рьяно покровительствовавшем учению Заратустры, из стремительно упрочивавшего свои позиции воинства магов выдвинулся некий Картир, человек незаурядный и властный. Картир быстро возвысился над прочими магами и приобрел немалое влияние при дворе, которое всеми способами укреплял. Шапур, покуда еще не обладавший авторитетом отца, ощущал опасность, которую представлял авторитет жреца.

Потому, подумав – а шах был очень и очень неглуп, – Шапур решил создать два идеологических центра: один – для политики внутренней, другой – внешней. Он трезво рассудил, что для персов и племен, приравненных по положению, предпочтительней зороастризм как вера сильных и пассионарных людей. Для прочих же предназначалась иная вера – в основе также маздаянистская, но с вкраплениями иноземных, родных покоренным народам культов. Обе веры, соперничая, будут стремиться опереться на светскую власть, а значит, он, Шапур, сделается верховным судией. Рассудив подобным образом, шах решил принять молодого проповедника.

Случилось ли это на коронации или при иной, может быть, личной встрече – неведомо: сам Мани утверждал, что дело было на коронации, – но, быть может, ради того, чтобы придать значимость собственной персоне. Мани был представлен Шапуру братом шаха Перозом, который отрекомендовал юного проповедника в самых восторженных тонах. Мани преподнес повелителю Персии свое базовое произведение «Шапуракан» (то есть «Книга Шапура»), в каковом превозносил свое учение и без ложной скромности ставил себя на равную ногу с величайшими пророками. «Мудрость и [добрые] дела неизменно приносились людям посланниками бога, – гладко струилось по пергаменту перо Мани. – Раз они были принесены в Индию через посланника, именуемого Буддой, другой раз – в Ирак, через посредство Заратуштры, другой раз – в страны Запада, через посредство Иисуса. В настоящий последний век написано вот это откровение в страну вавилонскую и объявилось пророчество в лице моем, Мани, посланника бога Истины».

Посланник бога Истины! Мани объявлял себя новым пророком религии Мазды, этаким преемником Заратустры. Но много ли в его учении было от классического заратуштрианства? Едва ли. Манихейская доктрина являла собой смесь маздеизма, иудаизма, христианства и – более всего – гностицизма. Дабы не перелагать уже много раз сказанное, позволю себе процитировать Мэри Бойс, давшую краткую и очень четкую характеристику манихейства: «Так, он верил в бога и в дьявола, в небеса и в ад, в три эпохи, в посмертный суд над каждым человеком, в конечную победу над злом, в Последний Суд и в вечную жизнь блаженных праведников среди сил небесных. Что касается этого мира, то его учение было глубоко пессимистическим, так как он смотрел на мир как на полное воплощение зла и считал, что для человека лучше всего возможно в большей степени отказаться от мирского, вести тихую, аскетическую жизнь и окончить ее в целомудрии, так, чтобы душа могла бы попасть на небеса, а сам человек не участвовал бы в увековечении страданий на земле. Учение Мани было, таким образом, прямо противоположно положительным жизнелюбивым принципам зороастризма».