Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1

Возвращаясь к старостам и вотчинным дидичам русским, этим удельным князьям, воскреснувшим после татар ского погрома и литовского террора под дыханием тевтонской жизни, скажем, что бояре отличались от черни случайным владением землею на правах вотчинников, гораздо чаще на праве поместном, но главное отличие их составлял вольный переход с места на место, не замеченный даже законодательством, которое, исходя из интересов землевладельческих, а не государственных, строго, хоть и безуспешно, оберегало присутствие рабочей силы в хозяйственных единицах, но не стесняло лиц служилых. Бояре, по старине, были слуги, а не работники. Будучи руками и глазами самих землевладельцев, они были народ, крайне необходимый при тогдашней разбросанности поселков и пустынности всей литовской польской Украины. Потому-то бояре носили названия путных, в соответствие chodaczkowej szlachty польских хозяев и конных бояр, которые в русских провинциях соответствовали przjacielom, приживальцам, полударовым хлебоедам польского экономического быта. Слугою делался у панов каждый неоседлый, но вместе также и не прикрепленный к земле, в том числе и шляхтичи, так сказать, примазавшиеся к шляхте родовой, или же измельчавшие родовики, соответствовавшие боярским детям у северной руси. В польских провинциях такая безземельная шляхта, под именем brukowej szlachty готова была к услугам сеймующих или конфедерующих панов за кусок хлеба и за куфель пива; в провинциях русских она бедствовала гораздо меньше, и поэтому-то переходила весьма часто из коренной Польши в польскую Русь или, говоря относительно, в Украину, которая этим голодным "братьям" сытых помещиков польских, больше нежели кому или чему другому, обязана преувеличенными слухами о своем богатстве. Как золотые сны о Мексико и Перу увлекали за океан земляков Кортеса и Пизарро, так голодное воображение тянуло к нам из Польши людей, которых сословный предрассудок удалял от занятий ремеслами и крамарством [72]. Они-то по преимуществу бывали рукодайными слугами у потомственных землевладельцев и прибочными служебниками у землевладельцев поместных, то есть у королевских старост. Как здесь, так и там они вносили в местную администрацию закваску, подобную, той "малой закваске", о которой сказано, что она все тесто заквашивает. Украинская пословица: не так паны, як паненята, обязана им своим происхождением. Они, как это часто случается, приносили с собою тот самый дух господства над слабейшим или зависимым, который томил их самих на родине. Они, подстрекая землевладельцев русских к панованью польскому, были пропагандистами ссоры панских подданных с попами, а королевских с старостами, и первые подавали пример разрыва добровольной ассоциации бегством от панов за Пороги или в казацкие выселки среди недоступных еще для пана пустынь. В старостинских замках они представляли в себе королевским наместникам, этим своего рода сатрапам королевским, готовое орудие для превращения необходимо вольной в начале ассоциации в громаду, которая принуждена была слушаться рабски того, кто прежде был не столько старостою, сколько "громадским мужем". И вот, делясь выгодами своего положения с немногими, староста заставлял повиноваться себе многих, в том числе и самих дружинников. Они, эти недобитки можновладства польского, учили местного уроженца старосту добивать выборное начало, которого не могли искоренить в нашем обществе ни татарские, ни литовские порядки, и, натурально, готовили в будущем ту реакцию польскому праву, которая выразилась при Конашевиче-Сагайдачном героическим восстановлением выборного начала, как в обществе, так и в самой церкви русской, а при Богдане Хмельницком — рядом неслыханных разбоев.

Не забегая вперед, поспешим заметить, что эти же самые люди доставляли казачеству, в дополнение к татарски-воинственному контингенту, контингент европейски-воинственный. Выходцы из глубины Польши, где, как указано выше, и вокруг Кракова существовала Русь, состояли не из одной бруковой шляхты, не из одних тех, которые, по словам Михалона Литвина, привыкли в своей Литовщине еще в постели кричать: "вина! вина!" не из одних таких, которых наш холмский земляк, а польский писатель, Рей, ставит ниже лесных волков по грубости их общественных увеселений. Между выходцами попадались и такие люди, как Предислов Лянцкоронский, отведавший войны с неверными в самой Азии, окончивший полный курс рыцарства в европейских армиях и вполне соответствовавший похвале, которую так щедро расточает древний летописец древним полякам: Non dominandi ambitus, non habendi urgebat libido, sed adalte robur animositatis exercebat, ut praeter magnanimitatem, nihil magnum estimarent. Если бы не эта другого рода закваска казачества, никогда бы оно не совершило таких подвигов колонизации, о каких не смел мечтать ни "мудрый" Ярослав, устроивший поселение "по Ръси", ни тот предприимчивый князь, чьи "комони ржали за Сулою, чьи трубы трубили в Новеграде". При этом надобно иметь в виду, что в рядовом казачестве, возникшем из положения края, были, так сказать, офицеры из высшего сословия, которые назывались взаимно товарищами, доколе ходили в казаки или казаковали. В польском коронном войске товарищами назывался весь его шляхетный контингент (выбранец, наемный немец и проч. товарищем не назывался); коронно-войсковой шляхтич терял это почетное звание только тогда, когда делался поручиком, ротмистром и т. д. В старостинских и панских ополчениях служили частью весьма знатные землевладельцы, которые нередко делались предводителями казачества, в качестве выборных казацких гетманов. Например, в половине XVI века судебные ораторы, в своих речах перед королем и сенаторами, называют казаками князя Константина-Василия Острожского и князя Димитрия Сангушка наряду с Дашковичем, Претвичем, Сверчовским. Ходить в казаки было в начале делом самым почетным, и в образовании казачества участвовали лучшие люди и лучшие воины в польско-русском дворянстве. Не панская прихоть, не безотчетное рыцарское удальство заставляло знатных панов ходить в казаки, но то самое чувство, которое внушало князю Игорю опоэтизированное желание испить шеломом Дону. Русская земля выполняла всё одну и ту же функцию, будучи расположена у края Европы, и мы можем называть ее Украиной в самом почетном смысле, помня, что она, со времен Киевского Владимира, была постоянно обращена лицом к азиятскому, разрушительному миру. Название Малая Русь или Южная Русь, или польско-литовская Русь не выражают роли этой страны в истории европейской культуры, — той роли, которую присвоивает себе Польша, не понимавшая Украины ни политически, ни исторически. Впоследствии из этих волонтеров делались воеводы, каштеляны, стражники, коронные гетманы. Старостинский или панский замок, дикое поле или татарский шлях были для них школою, в которой они изучали не одно искусство боя с неверными, но — что было гораздо важнее — самую страну, это неведомое, таинственное, опасное море степей украино-татарских, — неведомое до того, что за составление весьма недостаточной карты татарских шляхов, галицко-русский пан Синявский получил в свое время от короля такую награду, какие давались только за государственные заслуги. Гетмановать в те времена значило быть вождём, водить войско, а водить войско значило знать местность и в стратегическом отношении, и в отношении водопоев, паши, живности, на возможно широком пространстве, по которому татары бродили — то в качестве помадов, то в качестве добычников [73]. Разбой, если позволительно здесь так выразиться, противопоставлялся разбою, скитанье — скитанью, выносливость — выносливости. Это была служба ежедневная и еженочная, потому что татары жили почти одной только добычею. Молодой человек, упражнявший способности свои под предводительством какого-нибудь князя Рожинского, не забытого народною песенною музою доныне, развивался на пограничье во всю ширину врожденных доблестей своих. "Atque itu Podolii", говорит один из Геродотов новой Скифии, "nocte ac dies bello continuo vitam totam transigunt. O vivos omni genere praemiorum dignos! "