Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

необычайной силы, плечистый, мускулистый, со взглядом и выражением лица,

поражающими своею дикостью. Ум его, склонный к великодушию, заставлял его

держать свое слово крепко. Он охранял по своему общественное спокойствие,

отличался строгостью с подчиненными и не раз рисковал из-за этого жизнью. В хуторе

Шершнях жила вдова, какая-то пани Оборская, которой покойный муж отличался, в

царствование Стефана Батория, воинскими подвигами и, по королевской милости, был

обеспечен значительным вознаграждением. В скромном, но поставленном на панскую

ногу, доме вдовы Оборской процветала её воспитанница и родственница, девица

замечательной красоты. Когда соседняя шляхта, испугавшись козацкого хозяйничанья в

крае, разъехалась в разные стороны, пани Оборская, взросшая на кресах и привыкшая к

бурям украинной жизни, осталась героически в своем хуторе. Вероятно, её питомица

отличалась тою же смелостью, и, может быть, это в ней больше всего

10

74

*

понравилось козацкому Аяксу. Как бы то ни было, только роман свой с прелестною

панною Лобода закончил тем самым обычаем, какой признал наилучшим сам князь

Василий в насильственном сочетании племянницы с князем Сангутком *). Один из

вестовщиков старика-феодала доносил ему лаконически: что панянка шла замуж по

неволе: „так было угодно его милости; венчал .же их поп. Но Господь знает, надолго

ли* (dиugo li tego)?

Женидьба деспота-козака была в самом деле неудачна, как и та, которую устроил

деспот-магнат. Но мы знаем о судьбе несчастной женщины только то, что когда

Жювковский, в следующем году, гнался за Наливайком, Лобода наткнулся было на него

с отрядом „комонника" в семьсот человек. Он летел к Вару, чтоб ограбить Подолию и

схватить вдову Оборскую, „великую свою неприятельницу", но принужден был

вернуться в Велоцерковщину. Так рассказывает мимоходом современный историк, не

придавай этому характеристическому факту никакой важности.

В конце февраля 1595 года, еще не возмущенный семейною историей Лобода писал

из Брацлава к своему „милостивому пану", что, с помощию Божиею, выступает против

неприятеля Св. Креста на „Белгородское Поле", моля Господа Бога, чтобы, „за счастьем

его милости (князя Василия), этот поганец упал под наши ноги", и просил его

княжескую милость предстательствовать за Козаков во всяком деле.

Делая, в письме к зятю, выписку из письма Лободы, Острожский называет его

паном Лободою и хвалится, что он во всем держал себя к нему (князю) и к его

подданным спокойно, заискивая его „приязни".—„А этот негодяй Наливайко

(продолжает он), оторвавшись от прочих с тысячью человек, не пошел к Волохам, и

теперь гостит в Острополе, моем имении. Кажется (прибавляет он своим таинственным

языком), что мне придется поступить с ним, как на рынке" (jako na targu).

Надобно думать, что Наливайко был недоволен произведенным в Баре дележем

заднестровской добычи, а, может быть, ему было тягостно повиноваться Лободе в

качестве полугетмаяа. Во всяком случае, он задумал поискать „козацкого хлеба"

самостоятельно. В оправдательном письме своем к Сигизмунду III он описывает новые

подвиги свои следующими словами:

*) Об этом рассказано подробно в „Истории воссоединения Руси®, I, 266—272.

ОТПАДЕНИЕ МАЛОГОШП) ОТ ПОЛЬШИ.

75

„Получив письменный зазыв от ого цесарской милости, а также и от их милостей

панов воевод седмиградского, мултанекого и волошского, по просьбе этих панов

христианских, как подобало нам, людям рыцарским, отправились мы в неприятельские

земли. Там, соединясь и присягнувши взаимно с волошским войском под Тегинею,

пошли мы под замок. Не могли его взять, повернули к Белгороду, взяли город, с

неприятелем несколько раз бились, сел очень много под Белгородом пожгли, но, не

взявши замка, направили войска к Килии, город сожгли, сел также не мало в устьях

Дуная выжгли; замок сильно штурмовали; могли бы его и взять, еслиб не опасались

волошской и венгерской измены, которая везде нам была великим препятствием.

Опасаясь их предательства, повернули мы домой, в землю вашей королевской милости,

и па долине Ялпуге праздновали Великдень христианским обычаем. Проведя там

святки, въехали мы благополучно в свою землю панства вашей ииоролевекой милости,

и дали коням в Пикове трехнедельный отдых. Но, не имея занятия в панстве вашей

королевской милости, и праздно проводить время не привыкнув, пустились мы в

цесарскую землю по письменному призыву его милости християнского цесаря.

Послужив там немалое время, без всякой платы, из одной рыцарской охоты, и сведав,

что Мамутеля с седмиградским воеводою делает практики против вашей королевской

милости, и что они послали войско короля Максимилиана воеводе седмиградскому в

Волощину против его милости пана канцлера (Замойского), я, как подданный вашей

королевской милости, не мог дольше оставаться в том государстве, пе приложил моего

сердца никаким подаркам, не соблазнился никаким лакомством. Напротив, зная

достоверно, что его милость пан гетман (Замойский) пошел с войском в Волощину, я

поспешил туда, не медля ни мало, будучи обязан везде служить моей отчизне. Прямо с

гор я написал о себе его милости пану гетману, не нужен ли я его милости в том крае.

Но его милость лан гетман отписал нам, что он шел в Водошскую землю не для войны,

а для иных надобностей, почему мы двинулись мимо Львова, покупая все и коням, и

себе за деньги; а для военных запасов, завернули в Луцк, так как очень нуждались в

порохе и огнестрельных снарядах. Оттуда, немного отдохнув и исполнив свои

надобности, выехали мы на третий день*'.

Реляция Наливайка характеризует его кипящую боевой деятельностью природу, его

двусмысленный класс общества и самый дух, господствовавший на польских кресах.

Этот козакующий витязь въ

76

.

оправдательном письме не считал нужным упоминать о козацком самоуправстве в

Пикове, Брацлаве, Баре, Луцке и всюду, где побывали козаки. Самоуправство их считал

он чем-то законным. Даже личную свою месть над паном Калиновским описывает он в

следующих полунаивных выражениях:

„Что касается пана Калиновского, то мне известно, что ваша королевская милость

изволили прогневаться на меня, слугу вашей королевской милости. Это я должен был

сделать по уважительной причине: мне было больно, что пан Калиновский отцу моему,

который был у меня один, без всякой причины переломал ребра п таким мучительством

согнал отца моего со света. Не зная, как поступить .с нпм по закону за столь великую

кривду, больше которой, думаю, ничто никого из нас и постигнуть не может, и не имея