Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

общества не осталось никаких в этом отношении известий.

Молва о знаменитом походе усыновленного Польшею Русина, Жовковского, столь

же глухо коснулась уха, п другой светлой личности среди тогдашней русской тьмы,

боркулабовского священника» Он равнодушно и рассеянно записал в своей хронике

следующее:

„А иж (а так как) козаки Наливайкиного войска начали творити шкоду великую

замкам н панам украйного замку (очевидная описка), того ж року 1595 (1596) с войском

литовским (следовало бы написать коронным) погодивши, в селе Лубны, на реце Суле,

Козаков побили. Первей Савулу стяли, Панчоху чвертовалн, а Наливайка Северина

поймавши, по семой суботе до короля послали. Там же его замуровавши, держали аж

до осени, Святого Покрова. Там же его чвертовано."

Ни люди чувствительные к страданиям ближнего, как Евлашевский и

Боркулабовец, ни люди, скоплявшие миллионы с рассчетливым эгоизмом, как наш

„святопамятныи", не подозревали, что у них под ногами разразился вулкан, который

через полстолетия произведет великую Руйну на обширном пространстве между

Ворсклон и Вислою.

Но зачем не казнили Наливайка столько месяцев? На этот вопрос могли бы отвечать

клерикалы Сигизмундовы, прозвавшие малорусское православие Наливтковои сектою,

воображая, как и наши историки, что у панских злодеев были на уме только церковь да

вера. Без сомнения, производились расследования помимо обоих коронных гетманов,

отличавшихся веротерпимостию. Дорогая королю да иезуитам уния имела столько

противников между католиками, что полевой гетман незадолго перед „берестовским

синодомъ", писал к великому: „Ксенз архиепископ гнезненский (примас королевства),

которому сообщил было (об унии) иезуит Каспер Татарин, contempsit *) это дело и не

захотел в него вдаваться*.

Значение Наливайщины в будущем почуяли мстительным сердцем гораздо вернее

те, которые больше кого либо страдали от „римской веры", унии. Оди выдумали, будто

бы Наливайка, Ляхи сожгли живьем в медном быке, в отмщение за защиту

православия. Кто первый прикрепил к бумаге эту позорную выдумку, не известно; но

ее подхватили сочинители даже самых кратких „козацких хроиичекъ", и она упорно

держится в русской письменности до нашего времени.

*) Презрел.

Глава V.

Сияющая переииекїива Польша.—Затмение этой перспективы со стороны Рима.—

Развитие нольскорусского козачеотва по поводу московских смут.—Козаки

недовольные Польшею, обращаются с услугами к Москве.—Взгляд Москвы на

малорусских Козаков.—Возстановление православной иерархии в Киеве.— Значение

царских подаяний „на церковное строение".—Насущные интересы массы.

Решительное подавление козацкого мятежа устранило одно из главных препятствии

к успехам колонизации малорусских пустынь. Благодаря подвигам великих

полководцев, представиталей прикарпатской Руси, над Польшей засияло безоблачное

небо внешнего мира и внутреннего спокойствия. Если б эта составная нация, эта

оригинальная „королевская республика", следовала той лагод пости, той зажилостп u

людекоши, которыми отличались домовитые представители собственно польского

элемента, -ея владения сделались бы благословенным краем гражданской свободы,

какою не пользовалась в то время ниодна из соседствеиных наций. Она бы раньше всех

европейских государств перетравила в себе феодальные начала, возвышавшие один

класс на счет всех прочих, и выработала бы могущественную силу внутреннего

благоустройства — общественное мнение, которое каждому члену польской семьи,

независимо от законов и вопреки старых обычаев, обеспечило бы свободное

пользование плодами трудов его. В её беспримерной в том веке веротерпимости и в её

предупредившей другие гражданские общества шляхетской конституции были для

этого весьма почтенные задатки.

Упершись одним краем земли своей в Балтийское море, она прокладывала себе путь

к Черному морю, как это свидетельствуют нам и её своевольные добычники,

помогавшие козакам в их набегах, и более серьезные люди, рисковавшие всем своим

состоянием для завоевания Крыма. Она заводила уже торговый флот на Балтийском

море. С успехами колонизации, она спустила бы по Днепру и Днестру свои суда в

Гостеприимный Понт, и её черноморская торговля

по

.

далеко превзошла бы балтийскую. Богатая продуктами своей разнообразной почвы,

доступная народам всей Европы u Азии, не стесняющая никого в умственной работе н

религиозной совести, Польша сделалась бы опасна для Москвы не оружием, а

стремлением целых масс, по следам князя Курбского, Ивана Федорова и Петра

Мстиславского, в её свободные от дикого произвола, в её плодородные, согреваемые

полуденным солнцем области. Симпатии всех славянских народов стремились бы в тот

край, где и Турок, н Армянин, и Серб, н Немец безразлично находили убежище от

угрожавших им дома гонений сильного, жадного и свирепого.

Но еще до татарского погрома Руси, апостолы всемирного господства, папы

разделили Полян днепровских от Полян иривиелянских до такой степени, что, по

словам Кадлубка, „Русины не упускали никакого случая и не останавливались пн перед

какою трудностью, чтобы бешеную свою ненависть и застарелую жажду мести угасить

польскою кровью*.

Мы верим этому страшному свидетельству ХИ-го, или, пожалуй, XII столетия, зная,

что Византия, с своей стороны, проповедывала у пас не столько религию любви,

сколько религию вражды. Поссорившийся с нею Рим не мог вносить лучшую

проповедь христианства в полудикую Польшу Мечиславов и Болеславов. Военные

столкновения двух варварских народов сопровождались внушениями двух варварских

миссий и, при отсутствии того, что можно бы назвать общественным просвещением,

располагали родственные нации к уничтожению друг друга.

Батыевы Татары явнлисыиримирителями нашей Руси с Польшею, уничтожив

боевую русскую силу и придавив сословие черноризцев, проповедывавшее

непримиримую ненависть к латинцам, яко к „врагам Божиим, держащим кривую веру*.

Но латинцы раздули сами искру этой ненависти, тлевшую под пеплом опустошенной

Татарами Малороссии, и всего больше тем, что, отнимая духовные хлебы у

ставленников константинопольского патриарха, передавали их ставленникам римского

первосвященника. В эпоху брестского собора 1596 года эта искра разгоралась

пламенем зловещим, но оно пылало только внутри монастырей, остававшихся верными

учению о „Божиих врагахъ*, да в пределах церковных братств, которые протестанты

прямо направляли против папистов, а косвенно-против православной иерархии.