Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

чего должны ожидать в будущем от „украинского своевольства*.... Только князья

Острожские не прислали сюда своих всегда многочисленных почтов, находя, вероятно,

что достаточно послужили королевской республике поражением первого бунтовщика,

грозившего разорением Кракова, истреблением шляхетского сословия, опустошением

панских домов и хозяйств с помощью азиатской дичи, а может быть, из практического

соображения, что в феодальной Речи Посполитої! Польской ниодин панский дом не

мог обойтись без готового безразлично к услугам козачества, а то, пожалуй, п из

политического рассчета, что „Польша стоит неурядицею", что польский престол, может

быть, очень скоро перейдет в другую династию, и что в этом весьма возможном

перевороте, козаки пригодятся князьям Острожским, как пригодились они Яну

Замойскому под Бычиною....

Долго держались козаки в блокаде, „закопавшись по уши в землю", питаясь

кониною без соли, глядя на гибель своих жен и детей от панской артиллерии.

Приступом невозможно было взять отчаянных. Между волчьим бегством и медвежьим

отпором средины у них не было. Много панов поплатилось головой за отважные

попытки. Наконец усмирители бунта „обступили табор на конях и целую неделю, не

слезая с коней, сторожили Козаковъ", постоянно готовившихся к бегству.

Не помогала панам и такая блокада, пока не привезли из Киева тяжелой

артиллерии. Тогда открылась по козакам убийственная пальба, продолжавшаяся без

перерыва четыре часа, Козаки выдержали и канонаду. Отняли у них воду,—они утоляли

жажду в болотных кбпанках. Не стало у них топлива,—они превращали свои возы в

дрова. Не стало, наконец, муки, соли и, что всего важнее,

14

106

.

пати для лошадей. Падали кони с голоду сотнями. Привычные ко всякой нужде

козацкия жены и дети умирали поминутно. Ворочавшимся в дымном аду козакам было

не до погребения мертвых. Разлагающиеся под жгучим летним солнцем трупы

заражали воздух. Но козаки соперничали гордо с панами в боевой выносчивости, не

хотели уступить им рыцарского превосходства,—презирая страх смерти, стыдились

подчиниться победителям.

И однакож не устояли в гордом соперничестве, признали за панами превосходство

решающего боя, со стыдом, горшим самой смерти, подчинились победителям,—все это

потому, что наследственный со времен варягорусских разлад преобладал в их дикой

вольнице еще больше, нежели в панском феодальном обществе.

Ценя своих предводителей только по мере успеха, козаки перестали доверять

„счастью**' царя Наливая, и поставили гетманом затмеваемого им Лободу.

Малочисленные теперь приверженцы Северини видели в Лободе завистливого

соперника, подкопавшагося под их божка, и заподозрили его в расположенности к

„панам Ляхамъ". В такой толпе, как солоницкие козаки, от подозрения до убийства был

только один шаг. Лобода пал жертвою соревнования в „козацкой славе", которое не

давало покоя царю Наливаю.

Но царь Наливай обнаружил предательскую мысль—воспользоваться своим

талантом к бегству,—обнаружил себя таким героем, каким являлся перед королем в

своем проекте уничтожить запорожцев. Поэтому гетманская булава перешла к старому

сечевику, Кремпскому.

Дела, однакож, не пошли от этого лучше. Доведенные до последней крайности,

козаки просили пощады у Жовковского. Снисходительный к козакам больше всех своих

сподвижников, Жовковский готов был пощадить их, но требовал безусловной выдачи

Наливайка с главными зачинщиками бунта. Козаки на это не согласились.

При всем упадке их мужества и силы, между ними много было таких людей, как те,

которые, под предводительством полковника Мартина, будучи ранены, бросались в

пылающее пламя. Решимость их пасть с оружием в руках поддерживала презрение к

смерти в тысячах людей. Это были так называемые козаки невмиракп, о которых

сохранилось у Поляков народное поверье, будто бы каждый из них, убитый на повал,

вставал и сражался вновь до девяти раз. Напрасно жолнеры побивали солоницких

невмирак. Не раз уже казалось им, что только ночь не дала но-

.

107

бедить завзятых окончательно; но утро следующего дна являло перед ними как бы

воскреснувшие силы козацкого духа и тела.

Боясь довести панское войско до отчаяния, Жовковский СПЕШИЛ значительную

часть конницы, чтобы в следующее утро вести ее в атаку вместе с пехотою. Во всю

ночь в панском стану никто не смыкал глаз: Жовковский стоял на том, чтобы не

выпустить из обложенного табора ни одного человека. А в козацком таборе

разыгралась между тем отчаянная драма. Наливайко, с дружиною отважнейших людей,

хотел пробиться сквозь Козаков и панов на степной простор. Но попытка не удалась.

Папские ведеты слышали крики: „Не пустимо! Ты нас довив до такого лиха, до и терпи

ёги> вкупи*:

На рассвете панские хоругви почти без сопротивления заняли козацкий табор. Там

открылось перед ними страшное зрелище: только ничтожные остатки десятитысячного

войска стояли колеблясь на грудах падших. Теперь уже не встали козаки-невмираки

приветствовать гостей. Жовковскому выдали Наливайка, Шостака, Савулу, Панчоху и

Мазепу, как творцов и главных акторов разыгранной трагедии. Достались ему также

пушки, знамена, булава, которую так долго царь Наливай оспаривал у Лободы,

серебряные бубны и литавры. Но в кассе грабителей стольких городов и областей, к

огорчению жолнеров, нашли едва 4.000 злотых.

Между жолнерами вспыхнул бунт: хотели истребить осажденных до ночи.

Жовковский, всегда снисходительный относительно собственных и неприятельских

воинов, показал себя львом в усмирении зверского бунта. Казня его зачинщиков, он в

то же время приказал Кремпскому спасаться с „недобитками® бегством.

Окончательный результат борьбы панов с пх ненавистниками был ужасен. Из

кровавого солоницкого табора, по сказанию современников, преемник Наливайка

вывел всего на всего мужчин и женщин 1.500 душ.

Адмирал запорожской флотилии, ИИодвысоцкий, покорился правительству, н

удалился к низовым лугарям, среди которых проживал уже пятнадцать лет в

отчуждении от правоправящего сословия.

До новогродского подсудка, свидетеля Наливайщины в Белоруссии, дошла только

глухая молва, что Лобода, отделившись от Саска, шел через Киевщину к Наливайку.

Солоницкое побоище со всеми своими ужасами и доблестями не заняло внимания ни

лучшего из Наливайковых земляков, Евлашевского, ни худшего из них,

108

,

князя Василия* По крайней мере после обоих представителей своего века u