Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОИЫПИ.

97

Пускай только распустит свою купу да отдаст Максимилианово знамя и пушки.

Если это сделает, обещал ему ходатайствовать у его королевской милости о пощаде его

жизни. Раскаяние произошло в нем не от честности: привели Наливайка к нему, как

донесено мне, бунты дружины. Несколько раз едва не убили его. Укоряют его, что

погубил много людей своим неуменьем гетманить (za њw№zи№ spraw№), всех довел

до голод/ и поделал пешими. В самом деле (продолжает Жовковский) не подлежит

сомнению, что бунт им надоел, и немного с ним осталось Козаков; разбегаются от него

беспрестанно. Не думаю, однакож, чтоб его раскаяние возимело последствия. Стелет

себе он дорогу и на другую сторону. Гораздо вероятнее, что подобный подобному

скорее будут (взаимно) верить (taki s takiem richley sobie bкd№ wierzyж), нежели

отдаться на милосердие его королевской милости, зная за собой столько злодеяний. Но,

с другой стороны, он и козакам не доверяет: боится, чтобы отобрав у него все, не

выкупились его горлом: этим давно уже ему грозили*.

Таковы были паны-козаки, как назвал их князь Острожский. Но не лучше их были и

паны-жолнеры, которых, в том же донесении, Жовсковский просит Замойского не

распускать за недостатком жалованья, чтоб они не присоединились к товариществу

козацкому, как это сделали роты Плоского и Чонганского.

Безразличие знамени, под каким шляхта и все вольные люди искали боевого

заработка, равно как и желание разобщить неприятелей, заставили полевого гетмана

писать в Белую Церковь к Лободе, взваливая всю беду на Наливайка и обещая

лободинцам исходатайствовать у короля прощение, еелибы они прибегнули к его

милосердию, выдали Наливайка и жили на прежних местах „стародавним способомъ*.

В таборе Лободы знали уже о „погроме наливайцевъ*, знали все, что произошло с

Наливайком. Козацкая чернь хотела убить подателя письма, говоря, что он приехал на

соглядатайство. Лобода также досадовал при черни и говорил посланцу: „Разве не мог

ваш гетман прислать какого-нибудь знатного шляхтича, а не тебя, точно сказал этим,

что негодяя к негодяям посылаетъ*? Однакож отпустил его с миром и дал ему

червонец, а письмо оставил без ответа. От этого посланца и от шпиона, который

находился среди Козаков, Жовковский узнал, что они намерены выступить из Бедой

Церкви к Киеву. Чернь настаивала, чтобы Белую

13

98

.

Церковь разграбить и выжечь. Но Лобода, вместе с Саксом и Шостаком, отвлек

руиншгков от их намерения.

В это время у Жовковекого образовался род авангарда из дружины местных

жителей, предводительствуемой православным украинским землевладельцем, князем

Рожинским, товарищем нынешних бунтовщиков по козацкому ремеслу, и приятелем

памятного козакам бискупа Верещинсйого, весьма популярным в их среде под именем

князя Кирика. Мелкие и потому темные в истории князья Рожинские делаются

известны только в царствование Стефана Батория. В 1580 годах Остафий Рожинский

является владельцем Коростышева. Один из его сыновей, Михайло, был державцем

Рублевки, села князя Януша Острожского (1587), и владельцем Наволочи, перешедшей

по его смерти к брату Николаю. Третий сын Остафия, Кириак, был паном на Рожине и

Котельне, пожалованной ому за козацкую службу Стефаном Багорием в 1581 году.

Предприимчивый характер этого популярного князя Кирика виден из того, что оп всю

жизнь граничилея и тягался с соседями папами, Котлубаямп, Ильяшевскими,

Горностаями, а также и с магнатами Тшпкевичем коденским и князем Янушем

Острожским, что и заставляло его быть ревностным королевским слугою-партизаиом,

вернее сказать, аристократом-козаком. Человек завзятый и хорошо знающий Украину,

князь Кирик был своего рода гетманом пятисот украинцев, и обладал весьма

значительною для пустыппой страны артиллериею. Помогая теперь Жовковекому, он

„разрывалъ* козацкия купы, подходил к ним „фортелемъ", нападал неожиданно, и у

пего в руках было всегда множество пленников-языков.

По словам Жовковекого, козаки не смели оставаться в Белой Церкви. Он послал

туда князя Рожинсвого, придав к нему несколько сотен своего войска, для увеличения

страха и собирания вестей, а Рожинский, сделавшись из феодального барона

предводителем летучей кавалерии, представил в распоряжение коронного гет мана

штук пятнадцать своих пушек со всеми принадлежностями.

Теперь весь интерес похода сосредоточился на том, чтобы не допустить Лободу

соединиться с Савулою. Но для нас важнее многих подробностей войны кроткий взгляд

великого полководца на состав Наливашцины. „Здесь между пленных наливайцев

(писал он Замойскому) есть некто Каменский. Слуга ваш Высоцкий, будучи его

родственником, просил меня отпустить его. Не мог я доставить это удовольствие

Высоцкому. Пускай он там просит вас о нем сам. По-моему, сделавши ему карбачем

наставление, такъ

.

99

как он еще молоденек (llllodziucilliy), можно бы отпустить его, авось исправится, и

будет из него что-нибудь хорошее".

Голод заставил Наливайка идти „с ноля" к Корсуню. Уведомляя об этом Замойского,

через восемь дней после предыдущего, Жовковский нишет: „Князь Рожинский наловил

неожиданно под Паволочью гультяев из Саскова полка, и велел их обезглавить больше

пятидесяти. Я до сих пор, кроме падших в бою, сохранил мои руки ЧИСТЫМИ от их

крови. Желал бы я, когда б это было возможно, лечить putrida membra *), а пе отсекать".

Во всю кампанию совершил Жовковский только две смертные казни, да и то в

исполнение прошлогоднего королевского декрета: одну над брацлавским войтом

Тиковичем, другую над означенным в том же декрете преступником, „которых выдали

(доносил он) сами мещане".

Малочисленность войска и недостаток в военных снарядах лишили коронного

полового гетмана возможности разъединить неприятельские силы. Но и козаки

колебались в своих намерениях: то их брала охота ударить общими силами и подавить

многолюдством искусное в боях панское ополчение, то утешали они себя мечтою о

бегстве за московский рубеж, куда еще волынцы Дашкович и князь Вишневецкий-

Байда проторили им дорогу, где у них были знакомцы по Днепру и Дону, подобные

славному козацкому предводителю Данилу Адашеву, иг где севернорусское козачество

процветало u буйствовало по-своему со времен отважных новгородских ушкуйников.

Гетман Матвей Савула беспрепятственно вступил в КиевОтсюда вошел он в

переговоры с давнишиим товарищем по ремеслу, князем Кириком. Всего лучше

подобало бы ему избрать посредника православного, как „борцу за веру" etc., согласно