Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

доверял Итальянцам; боялся, чтобы, при обстоятельствах, для них благоприятных, не

помирились они с Турками и не оставили Королевской Республики без помощи. Но его

мнению, действительным обеспечением польского рыцарства от купеческого

вероломства была бы только уплата вперед миллиона дукатов и но полумиллиону в

течение трех лет.

Но самым выразительным различием между планами коронного гетмана и

коронного канцлера было то, что гетман предлагал войну законную, предпринятую с

согласия Речи Поеполитой, а канцлер не обращал внимания на средства, лишь бы

достигнуть цели. Оссолинский знал, что на войну с Турками Речь Посполитая не

согласится ни в каком случае, а на войну с Татарами согласилась бы без затруднения.

Это различие во взглядах сделалось причиной неприязни между канцлером и

гетманом, выразившейся в колком письме Оссолинского Конецпольскому.

1645 год еще не вполне благоприятствовал замыслам короля; зато в первые месяцы

1646-го приходили одна за другою вести, побуждавшие его к окончательной

решимости.

.

37

По утрате Канеи, Венеция показала столько энергии, что в течение нескольких

месяцев, к удивлению всего света, выставила для борьбы с Турцией 53 галеры, 6

галиотов для. бомб, 40 больших вооруженных кораблей, 4 бандера и значительное

число мелких судов. Венецияпская синьория постановила-—не дать турецкому флоту

вернуться для обеспечения своего завоевания в Кандии, где турецкий гарнизон в Канее

начинал уже бороться с недостатком съестных припасов.

Тьеполо получил благоприятный ответ на предложение короля. Синьория назначила

для Польши 600,000 талеров на два года, по 300,000 ежегодно, вместо ежегодных

500,000, которых домогался король от папы н князей итальянских. Но Тьеполо, на

собственную ответственность, уменьшил эту сумму, и сказал королю, будто сенат

назначил только 400,000 скуди, но 200,000 ежегодно, после чего прекратит платеж, и

синьория будет свободна от всяких обязательств.

Король согласился в принципе н на эти условия, в надежде, что недостающую

сумму пополнит папа с итальянскими князьями, в виду страшных приготовлений Турок

на суше и на море.

С делами внешней политики тесно вязались у Владислава домашния дела, которых

печальная сторона для нас виднее, чем для современников.

Французские придворные дипломати, в соединении с польскими хотели сперва

женить его на французской принцессе Марии Людвике Гонзага, княжне мантуанской,

превознося до небес её небывалую красоту и преувеличивая до миллионов её довольно

скромные доходы. Но влиятельный при французском дворе капуцин, Валериан Нагни,

при деятельном участии Оссолинского, повернул делом так, что Владислав избрал в

подруги жизни Цецилию Ренату, дочь Фердинанда II австрийского. От этого брака

родился у него сыи, которому, как думал отец, было предназначено воспользоваться

иовымы завоеваниями Полякоруссов. Не долго жила на свете королева, и едва

разнеслась весть о её смерти, как перед царственным вдовцом явились агенты

европейских дворов с портретами принцесс, предлагая на выбор любую. Король по

политическим соображениям, предпочел всем ту самую Марию Людвику Гонзага, от

которой отвлекли его усердные советники. Важную роль в этих соображениях играло

то обстоятельство, что княжна мантуанская производила свой род от Иалеологов, и что

астрологи, по сочетанию планет, предсказывали ей престол Восточной Империи.

38

.

Тот же самый Осеолинский, который в 1637 году женил его на Цецилии Ренате,

называя себя „простою глиною, из которой король мог лепить что-угодно“,—в 1646-м

помог сделаться польскою королевой Марии Людвике, все-таки прославляемой

красавицею. Незадолго перед её прибытием в Польшу, до короля дошел слух о её

тайном романе, в котором она компрометировала себя открывшеюся случайно

перепискою. Это обстоятельство, вместе с её 34 годами и увядшей красотою, так

поразило Владислава, что он не мог скрыть своего отвращения и в торжественной

встрече нареченной королевы польской. Однакож заставил себя доиграть роль

осчастливленного паладина, и мужественно выслушал речь своего Мефистофеля-

каицлера, который приветствовал королеву, как цветущую лилию Франции, чудесно

пересаженную Владиславом в свой вертоград среди морозной зимы; как венец,

украшающий собранные им отовсюду лавры; как залог возвращения могущества

ГИалеологов; как сочетание богов, оправдывающее сочетание планет; как надежду

рождения новых победителей от победительницы защитника всего христианства.

В марте прибыли в Варшаву послы волошские п мультянские, под тем предлогом,

что поздравляют короля со вторым браком, но в сущности для того, чтобы трактовать о

Турецкой войне. Вслед за ними прибыло наконец и посольство московское, для

договора о войне с Татарами.

Свадебные празднества заставили отложить па некоторое время все политические

дела. Варшава закружилась в танцах. Женидьба единственного сына Осеолинского

совпала с пиршествами королевскими, и увеличила национальную манию

гостеприимства, в котором Поляки не дали превзойти себя ниодпому народу. Но когда

опьянели до забвения всего на свете действующие лица приближающейся трагедии,—

их отрезвила неожиданная весть о смерти великого воина и патриота. Станислав

Коыецпольский скончался, едва пережив свой медовый месяц.

Безпощадная в своей иронии судьба Польши соединяла не раз великое со смешным

нераздельно: новый Александр Македонский, счастливый супруг прелестной, как

цветущая лилия, принцессы, не вставал с брачного ложа от подагры, и плакал о смерти

своего Гефестиоыа в подушках.

Плакало в Польше о смерти Коиецпольского многое множество людей и получше

короля Владислава. В наше время, когда панегирики стоявшим на политических

высотах людям вышли совсемъ

39

из моды, и когда Поляки нередко изрекают суровый приговор над знаменитыми

своими предками, польская историография следующими словами характеризует

почившего на веки строителя Королевской Республики:

„Это был великий гражданип, счастливый воитель и знаменитый хозяин. Щедрый

от благоразумия, благотворительный от сострадания, полный огня и таланта,

деятельный, мужественный и слову своему верный, в сохранении тайны точный, в

дружбе непогрешительный. Гнушался он лестью, уважал отечественные законы и

обычаи, а своим доблестям придавал еще больше блеска великою ученостью и

остроумиемъ" *).

Общественное мнение о нем выразилось в глубокой горести множества людей,