Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

жолнеровъ*.

Подобпые толки заняли всех до такой степени, что ни о чем не желали трактовать

на центральном сейме, как о распущении иностранного и королевской гвардии, которая

выросла уже до 5.000. Все сеймиковые инструкции вменяли в обязанность земским

послам: не соглашаться на Турецкую войну, открыть её двигателей, домогаться

распущения вербовок, отправить посла в Турцию для подтверждения мира, заплатить

Татарам недоплаченный гарач, называемый подарками. А чтобы король какою-нибудь

хитростью пе обманул двух сословий, был принят предложенный краковским воеводою

сигнал: противоречие всему\ Если же король не согласится с желанием Шляхетского

Народа, шляхта постановила: сесть па коней и разогнать вербунки.

Королю было известно постановление каждого сеймика: он знал, что сеймики

грозили отказать ему в повиновении; что сенаторы вписывали свои постановления в

гродские книги; знал, какие выбраны послы и какие даны им инструкции. Но при всем

том пе только не оставил своих замыслов, а еще больше, нежели когда-либо, жаждал

войны. „Такой жар пылает в сердце короля* (писал современник), „что надобно

опасаться, как бы он не сгорелъ*.

После краковской рады Владислав разослал ко всем христианским королям и

князьям, даже к их старшим полководцам, приглашения к участию в войне против

язычников, а 3 октября

.

73

отправил посла в Персию.Послал и в Париж посла, даби уверить Швецию в своих

мирныхънанеревиях и просить у Франции помощи.

Со всех сторон получались благоприятные известия. Венеция, не дождавшись

Польско-Турецкой войны для заключения с Турцией мира, начала воевать с нею

серьозно. Из Москвы уведомляли короля о начавшейся войне с Татарами. Султан

повелел башам помогать хану. Персы облегли Вавилон. В Палестине и в других

турецких провинциях вспыхнули бунты. Князь Януш Радивил вернулся из Ясс и

Мункача и привез уведомление, что Раковий обязался не пускать Турокт^ через

венгерские границы в Польшу, а оба господаря обещали поставить по 25.000 войска,

дать значительные субсидии и прислать послов на сейм.

Король был в наилучшем расположении духа. Он отправил во Львов другие 24

пушки, 4 большие мортиры и 25 бочек аммуниции.с повелением коронному гетману—

двинуться в Волощину с 22.000 войска. Владислав надеялся, что если

приближающийся сейм не одобрит войны с Татарами, то по крайней мере определит

налоги и прибавку войска на оборону Речи Посполитой; а этого было довольно, чтоб из

войны оборонительной втянуть шляхту в войну наступательную.

При такпх обстоятельствах, среди общей тревоги но всему государству, начался в

Варшаве, 25 (15) октября, достопамятный сейм 1646 года.

Маршалом Посольской Избы был избран Николаи Станкевич, писарь жмудский,

сделавшийся на этом сейме лицом историческим. Шляхта, представляемая земскими

послами, распорядилась на сей раз, чтобы так называемая презентация состоялась не в

Сенаторской, а в Посольской Избе. И вот внесли кресла для сенаторов. При короле

всегда находилось человека три-четыре севаторов-резидентов, радных панов, а всех

сановников, заседавших в сенаторских креслах, было 140. Из этого числа, для спасения

отечества от угрожавшего ему лишения гражданской свободы, прибыло на сейм,

чреватый событиями величайшей важности, только семь. Боясь огорчить—или короля,

или шляхту, отцы отечества выжидали вечевого результата дома. Земские послы, сидя

кругом Избы на скамьях, обитых красным сукном, встретили входящих сенаторов

громким смехом.

В половине первого часа вошел королевский канцлер, а за нимъ—король. По

выражению польского историка, они вошли, как двое обвиняемых. Приветствовали их

молчанием.

т. п.

10

74

.

Маршал Посольской Избы обратился к королю с пожеланием доброго здоровья, и

выразил надежду, что он здоровыми своими советами благоволит утешить Речь

Посполитую, которую изображали собою земские послы.

Ему отвечал коронный подканцлер, бискуп Андрей Лещинский, но с такими

намеками на короля, что скорее казался главой оппозиции, нежели министром короля и

Речи Посполитой.

После его язвительной речи маршал Посольской Избы читал имена земских послов,

которые один за другим приближались для целования королевской руки. Въл числе их

оказалось много врагов его польского величества: они целовали королевскую руку на

воздухе. Этим актом публичного уважения монаршего достоинства кончилась

презентация.

На другой день, в первом заседании сейма, надобно было ждать бури. Но коронный

канцлер Оссолинский, стоя по обычаю на первой ступени трона, произнес

„королевскую пропозицию* с таким благодушием, как будто его только и занимали

ложные слухи на счет короля, которые он тут же уничижал своим пленительным для

Поляков словом. У соотечественников Оссолинского эта пропозиция считается самою

знаменитою из его речей, сказанных им по-польски. Пасторий переложил ее на

латинский язык и поместил в свой Historiae Polonae plenioris paries duae, на вечную, как

он писал, память потомству. Коронный канцлер так ублажил представителей

Шляхетского Народа восхвалением созданной им Речи Посполитой, что один из самых

завзятых земских послов назвал его слово „благотворным елеемъ*, а под конец

пропозиции представил в таком ласкательном виде просьбы короля о многочисленных

нуждах, как его собственных, так и всего королевского дома, что слушателям

показалось неправдоподобным, чтобы король, находясь в такой зависимости от Речи

Посполитой, мог питать замыслы, противные желаниям её. Сохраненная на вечную

память потомству речь много способствовала тому, что сейм, настроенный весьма

враждебно, прошел гораздо тише, нежели можно было надеяться.

Для русского читателя интересно пышное начало её, точно медом помазавшее по

сердцу польскую шляхту, от природы доверчивую и добродушную.

„Населили доблестные Поляки в открытых полях свободное королевство,

окруженное только стеною любви и единодушного между сословиями доверия.

Поставили среди него сторожевую башню коро-

.

75

невского маестата, дабы с её высоты во время слышать предостережения единого

повелителя, усматривающего отдаленнейшие бури. Возле башни от имени Сената

воздвигли курию (то есть Посольскую Избу), дабы, вместе с верховными

предостережеииями, во все стороны растекался зрелый и непорывиетыи совет о

потребностях Речи Посполитой. На себя же, неразлучные с боевым оружием, взяли

функцию добровольной, ревностной обороны общественной безопасности.