Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

сопровождении своих товарищей, посол будущего властителя Польши, Исламь-Гярея,

упал на колепи и ударил о землю челом; потом, сидя, представил через толмача

желания хана. Отказали в них решительно, и велели послу выехать без всякого ответа

на ханскую грамоту. Посол просил дозволения поцеловать королевскую руку; но ему

дозволили только коснуться края королевского плаща. Поцеловал он с товарищами

своими край воролевской одежды, ударивши сперва трижды челом о землю; по, вышед

из залы, сказал, что эту аудиенцию считает объявлением войны, и грозил, что хан, с

помоицыо султана, сам приедет за гарачем в Варшаву. Ему отвечали, что Поляки

приймут его, как подобает, и потому не посылают подарков, которых он требует.

108

*

.

Трагикомическое явление представляла величавая Польша, дорываясь, накануне

своего падения, к обладанию империей Палеологов. Признаки Польского Разорения,

далеко превзошедшего Московское, паметились тогда уже выразительно. Обыкновенно

думают, что еслибы кто-нибудь из полновластных панов догадался убить „страшного

человека4*, Хмельницкого, передовые в Европе борцы за подавление свободной

совести и процветание свободы личной, Поляки, благоденствовали бы в своей

республике доныне. Но между козаками, кроме Хмельницкого, были Цари Наливай,

были дивные воины Сагайдачпые, были непостижимые в воинском искусстве Гуни.

Русские таланты, не имея простора в иезуитском государстве для его строения, должны

были проявить себя в деятельности разрушительной.... Да и кроме козацких буйтуров,

Польша была полна буйтуров панских, все-таки наших Русичей, втянутных так или

иначе в состав этого „духовнаго*, ксендзовского государства. Гиганты сильной воли и

боевой энергии, они проявляли свое бурное величие в борьбе с разрушительным

разливом русскотатарского козачества; но сами были готовы разрушить Польшу из-за

той дикой свободы, которую Поляки считали верхом человеческого благополучия, и

которую опи внедрили с одной стороны в жолнерах, с другой—в козаках.

Это мог видеть каждый, у кого были бы глаза, и на последнем, едва не

расстроившемся сейме. По рассказу покойного ПИайнохи, самого талантливого из

польских историков, одно событие кончившееся на этом сейме благополучно,—

подобно пролетевшей таинственно буре, бросило на польскую будущность такой же

кровавый свет, как и глухо ревущая покамест в отдалении буря козацкая, дававшая о

себе знать переговорами орды днепровской с ордою крымскою. В сравнении с этим

зловещим эпизодом, все перипетии двух последних сеймов теряют свою

антигосударственную выразительность, и я перескажу его со слов Шайнохи, давая, во

всех подобных случаях, предпочтение органу тех, которые заинтересованы в

характеристике события ближе нас, Русичей.

Был у короля Владислава 1Y известный любимец, Казаыовекий, связанный с ним

тесною дружбою с самого раннего возраста. Когда еще при Сигизмунде III, была

завоевана московская Северия, королевич Владислав выпросил у отца для

Казановского обширные дббра, называвшиеся РОМБОМ. Лет пятнадцать пользовался

Казановский спокойно королевским пожалованием; но в эти годы возмужал князь

Иеремия Вишневецкий, и предъявил старинное право свое на уоменские добра,

опиравшееся на такия данные, что на них вовремя

109

оно не обратили никакого внимания. Вишневецкий был уже славным воином. В

битвах с козаками на Суле и Старце в 1638 году он был правой рукою Николая

Потоцкого, а в поражении Татар под Охматовым помог Станиславу Копецпольскому

настолько, насколько Сагайдачпый Ходковичу—под Москвою. Слава означала в

Шляхетском народе силу, и славный воин повелел своим слугам запять Ромен. Способ,

к какому прибегнул князь Вишневецкий для овладения королевским пожалованием,

мог выработаться только в Польше, которой паны унаследовали кулачное право наших

удельных князей.

В один прекрасный месяц (разсказывает Шайноха), летом 1644 года, в

„губернатору* роменских добр явился, в виде гостя, приятель, принадлежавший к

партии Вишневецкого. Пан губернатор угощалъ» его ужином, к которому, по

счастливой случайности, подоспел другой, третий, четвертый гость, все старые

знакомые губернатора. Но когда встали из-за стола, гости просят пана губернатора

остаться ночевать у них, и в то же самое время столовую наполнили княжеские

жолнеры. Многочисленной дружине непрошенных гостей мудрено было дать отпор, и

губернатор считал себя еще счастливым, что и импровизированные обладатели замка

выпустили его за ворота живым и здоровым. Ему был дан торжественный наказъ—

объявить своему пану, что князь Иеремия Вишневецкий занял Ромен по праву

наследства.

Весь королевский двор пришел в волнение от самоуправства пограничного магната.

Вся Польша наполнилась рассказами о сеймовых замешательствах по поводу вражды

королевского любимца с великим воином. С 1644 года не переставала эта вражда

занимать законодательную власть и обнаруживать ничтожество власти

исполнительной. Вишневецкий был объявлен банитом, но, как ни в чем не бывало,

появлялся в Варшаве и даже в королевском дворце. Король только тем и мог явить свое

неудовольствие, что не захотел с ним видеться. Дело в том, что если одна половина

Польши стояла за королевское пожалование, то другая рукоплескала презрению

воинственного магната к власти закона. Это засвидетельство: вали провинциальные

сеймики, заговорившие в пользу Вишневецкого, лишь только разослал он по всему

государству письма. Наконец король, с большим трудом, примирил врагов, присудив

Ромен Вишневецкому, с тем чтобы он уплатилъ» Казановскому 100.000 злотых.. Это

было сделано в силу решения луцкого сеймика, который дал строгий наказ послам

своим, „чтобы лучше рвался сейм,

нежели чтобы Вишневецкого удалили каким-либо декретом от владения

роменскими добрами, отнятыми у Казановскаго".

„По тогдашнему воззрению на вещи" (говорит Пайноха) „такая мировая сделка

была самым постыдным заключением процесса: ибо в подобных случаях магнаты

ратовали не столько за самые добра, сколько за то, чтоб устоять на своем. Затеяв раз что

бы то пп было, надобно было упорствовать до конца, не обращая внимания на

всяческие оттуда опасности для себя и хоть бы даже для государства... Казановский за

мировую с Вишневецким взял деньги, а такой торг за претензию, за punkt honoru,

подорвал его панскую репутацию у шляхты. Сам король, после их мировой, перешел па

сторону Вишневецкого, как это известно из дневника литовского канцлера. „„Взявши