Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

это дело рубить лес в черных диких местах оприч бортного дерева", в течение пяти лет.

С обеих сторон старались определить спорные земли по границе между двух

государств и разобрать „обидные дела" на польскую и на московскую сторону".

Московские власти при этом „всех, до ково што по сыску и по уликам воровство

дойдет, велели пытать по томуж, что с обе стороны людем, хто в какове деле от ково

изобижен, управа в правду учинить, а вороми, смотря по винам, наказанье бес нона-

18

т. II.

138

.

ровки дать, чтоб, иа то смотря, иным не повадно было воровать*. Напротив, судьи

„с литовской стороны", по именам: Райский, Конопляный, Белка, Бурый, люди русские,

сперва отказывали в суде своих преступников, говоря, что „шляхта их сама своих

крестьян судитъ"; потом требовали, чтобы крестьянина, обвиненного в убийстве „за

литовским рубежемъ", „казнить смертною казнью без сыску"; а когда им было

доказано, по свидетельству духовника умершего литовца, что обвиняемый крестьянин

за литовским рубежем покойного „не убивывалъ", то пан судья Райский с товарищи „и

с суда усердясь пошли", объявив, что „вперед па рубеж для росправы никаких дел не

будутъ*.

Польские Русичи, намеченные уже силою жизни к воссоединению с Русичами

московскими, в порубежных сделках соседних государств, при одной и той же вере,

смотрели чужеземцами. (В этомъ—начало будущих смут по присоединении

Малороссии).

Московские пограничные воеводы усердно досматривали, чтобы королевские люди,

ни в каком диуие, к воеводам и ни к кому иному не дерзали писать „непристойно", и

чтобы в титулах обоих соседних государей не было „ни прибавки, ни умаленья"... „а

есть ли хто в прописке тител объявится", то чтобы „всяк таковъ" был судим „и казнен

по вине своей, яко явный нарушитель миру*. Ревностным защитникам прав своего

царя, отвоеванных у Сигизмунда и Владислава с такими утратами и жертвами, было „в

великое подивленъе, какими обычаи князь Еремей Вишневетцкой, воевода руской, и

канцлер корунный, Юрьи Осолинской, и хорунжей корунный, и иные старосты и

державцы в листех своих писали, мимо вечного докончанья, неостерегательно, а по

вечному докончанью королевскому величеству царем и великим князем и многих

государств государем и обладателем не отписыватися и не именоватися*... „А люди

они" (внушали царские бояре, как недорослям), „князь Еремей и канцлер, думные и

сенаторы большие, и им бы обоих великих государей честь пригоже оберегать, болыпи

иных простых людей; а на канцлера то дело наипаче и иных людей надлежит, что

государская честь остерегать".

Точно как будто знали царские люди про отзыв Оссолинского перед папой о

Москалях, которые де одним именем христиане, а делом хуже последних варваров.

Теперь, накануне крушения польской силы -и славы, московский боярин Алексей

Трубецкой в простосердечной преданности интересам отечества, требовал, „чтобы

королевское величество, по вечному докончанью, велел нарушителей

139

докончанья казнити... чтоб от того меж обоими великими государи нашими

нелюбья и ссоры не было*.

Это достопамятное по своим повторениям внушение было писано 15 марта, а через

два дня Адам Кисель сообщил московским пограничным воеводам первую весть о

человеке, из которого польскорусская жизнь создала карателя шляхты за её

многовековые злоупотребления личною свободой. Б качестве руководителя

пограничных разбирательств с польской стороны, писал он к путивльскому воеводе,

который жаловался, что „буды отмежованное не уступают, пасек пщельных польские

чиновники не зносять* с царской земли, „и поселили хаты за рубежемъ*, а те с своей

стороны жаловались, „будто его царского величества воеводы с Ахтыра, Олжаного и

Бобрика у хрестян Гадяцкое волости всемше поклоны од пасек, их потом пасеки

многие насильством забрали и колко тысечий пщелы побили, и самих хрестян многих

порезали и порубили*. Кисель не верил таким „зачепкамъ* в противность „вечному

докончанью*, говорил о братской любви обоих пресветлых государей и о дружелюбном

соединении обоих великих государств, и только в конце письма упомянул о событии,

которое занимало его больше всех пограничных ссор и драк:

„Еще же о том тебе весть даю, и ты к его царскому величеству писать будешь, что

никая часть, тысеча, или мало того болш своеволников Козаков черкасцов избегли на

Запорожье; а старшим у них простий холоп, нарипається Хмельницкий; и думають

донских Козаков подбити на море... аще ли же збежить (Хмельницкий) з Запорожа на

Дон, и там бы его не приймати, не щадити, ни на море пустити*.

Деятельный охранитель Речи П осполитой Польской на другой день писал к

воеводе севскому, Замятне Леонтьеву, благодарил за уведомление о Калмыцкой Орде и

прибавил: „Толко того не разумею, што тая Орда в Крыму делами мает: чи сами з

собою междуусобную брань учнут, или обоим великим господарством пресветлых

господарей наших, совокупившися, вражду думають.—На сей стороне Днепра од

Очакова* (уведомлял он, в свою очередь) „Орды нет, толко две албо три тысечи: вся на

Крымской стороне14, и опять. занялся пасеками да будами, не предвидя, что скоро все

польское хозяйство на русской почве пойдет прахом.

Вслед за тем Кисель уведомил путивльского воеводу, Никифора Плещеева, что хан

ласкается, через своего посла, к гетману Потоцкому, к князю Вишневецкому, что тот

посол теперь въ

140

.

Прилуке, „и до многих из нас (ласкается), со всеми нами братаючися и дружество

хотя имети"; но твердил Москалю поучительно, что татарское дружество с одним

государством есть вражда против другого. Прошли уже (писал он) времена татарских

опустошений то того, то другого из них. Теперь, если Татары хотят быть с нами в

дружбе, пускай будут в дружбе и с Московским Государством. Заключил же свое

послание словами: „Уже бо их приближаеться кончина, родов же христианских Божию

милостю вознесение: Бенетов и Малтан возяесл Господь".

Через три дня „каштелян енерал киевский, житомирский, овручский, староста

носовский", как величали Киселя царские сановники, торопил бояр князя Алексея

Трубецкого, Григория Пушкина и думного дьяка Григория Чистого к скорым ответам на

его письма восклицая: „Толикое время само вопиет, какое бысть умедление! Впредь же

сице да не будет между нами: дружбе убо и любве приятельской есть противно". По

словам Киселя, ему, теперь уже брацлавскому воеводе, вместе с ясновельможным

паном Кракбвским (Николаем Потоцким), было поручено разузнать, по какой причине