Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

сидения. Король знал бы цену людям, которые своим самопожертвованием остановили

вторжение дикой силы во внутренния области королевства....

Региментари допрашивали Ромашкевича публично: на каких условиях заключен

мир под Зборовым? Гонец сперва молчал упорно, наконец угрюмо отвечал, что это не

его дело, и что комяиссаров задержал у себя Хмельницкий до утра.

Скоро явился в панском обозе другой гонец, с письмом от Хмельницкого. Гетман

уведомлял панов о заключенном мире и окончил свое письмо такими словами: „А как

ваши милости обещали хану несколько сот тысяч, то приготовьте их. По получении

денег царь отступитъ".

Паны отвечали Хмельницкому, что не обещали ничего, и скорее все погибнут,

нежели заплатят хоть один талер.

Ромашкевич, видя, что региментари готовятся к завзятой обороне, начал

рассказывать, как бились под Зборовым, какой заключили мир, и что слышал в

козацком таборе.

,

59

Паны слушали его молча* От стыда и сожаления о своих напрасных страданиях,

старые воины поникли головами. Гонец пересказывал им, как их враги хвалили их

мужество, называя их сердитыми, и как Татары ломанным языком своим издевались

над королевским войском: „Под Збараж одна Лях десет Татар ззиж; на Зборув одна

Татар десет Лях бере14. Никого не занимали ни хвалы, ни насмешки. Известие о

позорном мире наполнило панский лагерь великим горем. Жолнеры, столько раз

явившие себя героями, теперь упали духом, точно на них повеяло от короля заразой

себялюбивого ничтожества. Их подавляла тоска о стольких утратах, о стольких

напрасных подвигах, о стольких неслыханных страданиях.

На другой день, когда прибыли Ожга и Минор, региментари объявили, что не

давали никаких обещаний и ни о чем не трактовали, гак как ..разошлись в

прелиминарияхъ*. Но хан унерся в своем требовании, и паны согласились дать ему

40.000 талеров, в счет неуплаченного окупа за Оенявского. В залог за эту сумму дали

хану Потоцкого, богатого шляхтича, но не из того дома, главой которого был Николай

Потоцкий.

23 августа жолнерам дозволили выходить из замка. Тогда между панским и

козацким обозами появились тысячи торговых будок. Открылась ярмарка. Жолнеры

покупали у Козаков лошадей и с-ъестное. Знакомые угощались взаимно горилкою,

хлебом, яблоками. Вместо боевой тревоги, поднялся шум жизни мирной. Однакож, и

здесь обнаружилась козакотатарекая привычка к воровству и разбою.. Сперва

схватывали с голов у жолнеров шапки, потом козаки нескольких совсем ограбили, а

Татары нескольких неосторожных увели в неволю. „Кто вмешивался в толпу, не имея

знакомыхъ" (пишет очевидец), „те попадали в беду®.

Наконец 25 (15) августа с рассветом, отступил хап с торжествующею Ордою, за ним

двинулись козацкие возы в несколько десятков рядов, а за ними, в полдень,

Хмельницкий, окруженный татарскою гвардией своей и блестящими „козацишми

признаками".

Только тогда осажденные вздохнули свободно. Отворились лагерные ворота. Толпы

народу высыпали обозревать поле. Вся окрестность была изрыта вдоль и поперек. Семь

больших окопов, насыпанных панами и козаками, окружало панский лагерь, из

которого два хана напрасно грозили повытаскать Ляхов за чубы. Окопы вокруг козац-

' .

60

ких таборов и татарских юртов, жолнерские „квартиры*, шанцы, разбросанные,

подобно кротовым норам, по полю, апроши, поперечные рвы и земляные верки,

обломки оружия, возов, палаток, конская падаль и почетные „могилы* над людьми—

покрывали равнины вокруг Збаража. Везде на этих местах кипел бой и лилась кровь.

Борьба не прерывалась более шести недель. Осажденные выдержали 20 приступов; 16

раз выходили они в поле и наступала на осажденных, 4 раза рыли и поновляли валы,

редуты, рвы, 75 раз выскакивали мелкими партиями против неприятеля, и одпа рука

держалась иногда против сотни и больше козакотатарских. Таковы польские предания,

опирающиеся па достопамятном факте, что сотни тысяч варваров ие одолели девяти

тысяч хорошо вооруженных и опытных в военном деле жолнеров.

Как ни величался Хмельницкий перед королевскими послами своею вечною

дружбою с Татарами, но никто лучше его не знал, что Татары друзья опасные. Еще до

прихода к Збаражу, о козацкпх союзниках царские люди доносили в Москву такия

вести: „А Татаровя стоят от Козаков верстах в 10 с своими полки, пте де Татаровя

украдкою их, Козаков, на проездах побивают, и в полон емлют, и конские сиада

отгоняют, и от того де козаки оберегаютца и етрашатца добре, что они, Татаровя, им,

козаком, ста* вятца сильны*.

Так было в самом начале Збаражского похода. 11о его окончании, Татары являются

друзьями того же самого свойства, Вестовщики доносили царю: ѴА шол Богдан

Хмельницкой, помиряеь с королем и отпустя от себя Татар, в свои городы з большим

опасеньем полками и с снарядом 10 дней, боясь от Татар погрому, потому что Татаровя,

будучи нынешнего лета в ИИолыпе с Черкасы вместе, многие литовские городы

повоевали и полон многой поймали... И для де того Хмельницкой от Татар держит

большое опасенье, потому что запорожские Черкасы многие нзпужились, и бредут

назад в городы свои иеиши*.

'В-момент превозносимого козацкимц историками торжества Хмельницкого над

Ляхами, в судьбе Козацкого Батька сделался поворот. Не помогла ему искусственная

встреча, сделанная пилявецким и львовским добычиикам в Киеве. Народ, который он,

аки Моисеи Израиля, спасал от ляипеекой неволи, встречал и провожал его песнями в

роде следующей, записанной мною самим на его родине:

.

61

Ой богдай Хмеля Хмельницького Пёрва куля не минула,

Що велив брати парубки й дивки II молодыи молодици!

Парубки йдуть спиваючи,

А дивчата рыдаючп,

А молоди молодици Старбго Хмеля проклинаючи:

Ой богдай Хмеля Хмельницького Нерва куля не минула! *)

Проклятия несчастного народа, без всякого сомнения, долетали до ушей возацкого

Моисея. Для такого сердца, какое выработали в груди нашего Хмеля иезуиты, сами но

себе эти проклятия значили столько же, как для его сподвижников крик облитого

горилкою и подожженного святоюрца; но этот возлюбленный сын своего

украйнокозацкого отечества веровал в таинственную силу слова, и погубленные им

сотни тысяч земляков должны были в его уме иметь нечто общее с песнями,

предающими его анафеме.

Козацкий Батько еще зимою послал в Белоруссию 10.000 малорусских мужиков,

под начальством Голоты, о котором кобзари поют, что оп не боялся ни меча, ни огня, пн

третьего болота. По словам кобзарской думы, долетевшей до нас из кровавой пропасти,