Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

именуемой Хмелыштчипою, Голота сводил свои подвиги к такому концу:

Дай же, Боже, щоб козаки инши та гуляли,

Хороши мысли мали *),

Од мене бильшу здобыч здобували,

Ненриятсля цид нбги топтали.

Для „хороших мыслей" Белоруссия представляла козаку Голоте еще больше

простора, нежели Царю Наливаю. В течение полусто-

*) В варианте этой проклииательной песни, записанном И. И. Буцпнским, автором

книги „О Богдане Хмельницкомъ”, говорится:

О богдай Хмеля Хмельницького Пёрва куля не минула,

А другая устрелила,

У серденько уцёлила!

*) Выражение „хороши мысли мати” родственно польскому byc dobrej fautazyi, чтд

означает быть смелым.

62

.

летия козацкая пропаганда проникла даже к Подгорским опришкам и варшавским

гультаям. Города за Припетью, убежище осиротелого дома удельных князей

Олельковичей от Козаков и Татар, вскипели теперь бунтом нетяг против людей

имущественных и гулящей черни против панов. Местная шляхта покидала своя

хозяйства и толпами замерзала по дорогам. Голота, как и ИИеребийное, воображал уже

себя вторым Хмельницким, властвуя над лучшими мужиками и мещанами посредством

худших. Но весной Викентий Гонсевекий, собрав гарнизоны, вытесненные козаками

Голоты из городов, напал врасплох на его скопище, загнал его самого в Прилет и

потопи.ѵь со множеством таких же рыцарей „хороших мыслей".

С другой стороны литовский гетман Януш Радивил, с главным литовским войском,

приблизился к Речице, где засел было другой мурза козацкого хана. Стецько

Подобайло. Отот был послан Хмелем в Белоруссию с 10,000 свежого войска только для

тою, чтобы но дать Радивилу двинуться в новое „козацкое гнездо", Киев. Радивил запор

его в устье Сожи над Днепром и начал громить пушечной пальбой.

На выручку Подобапла Хмельницкий двинул 300.000 лучшего козацкого войска,

под начальством одного из образованных сообщников своих, шляхтича Кричевского Но

Радивил вместе с Гонсевским не дал ему соединиться с ИИодобайлом и, после

кровопролитной битвы, окружил шанцами в такой западне, которая напомнила козакам

Медвежьи Лозы. Подобайло воспользовался разъединением литворуеских сил,

вырвался из тесного кута и спешил на соединение с Кривоносом, но был разбит на

голову.

Б то же самое время над Еричевским, кумом, приятелем и главною опорою

Хмельницкого, совершилось проклятие, которое посылали ему самому татарские

пленницы. Как много терял Хмель в этом сподвижнике,, видно, между прочим, из того,

что простреленный пулею Кричевский был нарисован с обнаженною грудью и

награвирован в „Theatrum Europaeum", издававшемся тогда во Франкфурте.

Раздраженные Литворуссы поминали своего Буйвида кровавою тризною: с войском

Кричевского случилось то, чти постигло завзятых Козаков Наливайкова полковника

Мартина под Копылом. Хмельницкий получил об этом известие незадолго перед тем,

как очутился между татарским молотом и польскою наковальней под Здоровым.

Проклятия, встретившие „старого Хмеля" в Украине, должны были получить в его

душе зловещую выразительность.

.

6л

И в глазах спасаемого им народа, и в его собственных, на его свирепом деле лежала

печать Господня отвержения. Сколько в Полыле, столько же и в Малороссии были

недовольны заключенным в Зборове миром. Растравленные прошлогодней добычей

мужики шли на новую добычу по большей части теми самыми местами, в которыхъ—-

или хозяйничали по-татарски сами, или предоставляли хозяйничать своим

наставникам, Татарам. „Поживы* в 1649 году было сравнительно мало, её искателей—

сравнительно много, и эти искатели были подгоняемы к опасным битвам козацкими

списами да татарскими нагайками. Множество их очутилось у Татар в ясыре вместе с

теми, на кого набегали они с Татарами; множество пало в битвах, которые „старинные*

козаки устраивали так, чтобы козаки „охочие*, затяжцы мужики и мещане, служили им

прикрытием вместе с гонимым впереди скотом; остальные, как рассказывал в Москве

лутивдец Литвинов, „брели домой пеши изнужившисъ*.

Окозаченные мужики были крайне недовольны подвигами Хмельницкого:

обманулись они в своей надежде жить на счет Ляхов, которою так восторгалась

одичалая в нашей украинщине Клио. Еще меньше были ими наушники их, запорожцы,

и всех меньше был удовлетворен сам Козацкий Батько.

„Это Москва наделала нам таких шкод!* (шумело преславное Запорожское Войско).

„Когда б она послушалась на первых же порах нашего Батько Богдана, давно были бы

мы за Белою Водою; давно бы не было на свете ни Ляха, ни Жида, ни проклятой

Унии*! И вот по всему московскому пограничью пошла ходить молва о том, что козаки,

вместе с Татарами, нагрянут к православным тем же обычаем своим, что и к неверным

Ляхам да Люторам; а обычай де у них тот же татарской: живут они добычею, воюют из-

за добычи. А теперь хан даже грозит Хмельницкому, „сослався с Польским королем и с

Поляки*,—грозит воевать его самого, коли не пошел бы воевать с ним государеву

землю. На то де они побратимы: поклялись брат брату на сабле, Хмельницкий

присягою, а хан шертъю.

Так, в общих чертах, сложилось общественное мнение пограничников о збаражских

и Зборовских героях; а признаки враждебных замыслов видели они в том, что

„конотопцы государеву землю роспахали многую, и хлеб ееели орженой и яровой, и

сена покосили, и лес хоромной и дровяной и бортноя деревья посекли, и межи и концы

перепахали, и грани попортили*,—видели в томъ

64

.

что „по реке Суле и по реке ж по Терну Черкасы из черкаского войска леса

запустошили, и лошеди у недрыгайловцев Черкасы крадут, и дворы и гумна жгут, а от

посаду Недрыгайловского всего саженех во сте поселились Черкасы городком

Костентиповымг", — видели в том, что „дворы деревни Кулешовки поставили па

государевой земле, и мельницу на речке Уси к государеве стороне и к берегу",—видели

в том, что' Черкасы во всех пограничных городах своих „говорят не тайно" о своем

намерении „иттн з гетманом одноличяо на Московское Государство войною за то, что

государь не учинил им, Черкасом, ратпой помочи на Поляповъ*, — наконец и в том,

что козаки, вспоминая о жаловапье Запорожскому Войску от прежних московских

государей, вознамерились наложить на Москву такой гарач, какой Татары наложили на

Ляхву; „а будет де ты, государь" (писали в Москву путивльские воеводы) „им,

Запорожским Черкасом, своего государева жалованья дать не укажешь, и ему,

черкаскому гетману, Богдану Хмельницкому, с Черрасы и с Татары одполичпо итти

войною на твое государево Московское Государство".