Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси

Прочие древнерусские обозначения владетелей постигла такая же судьба, а многие попросту исчезли. В отличие от слова боярин/барин они не стали обозначением какого-либо класса лиц.

Многие из таких слов — заимствования, и источники различным образом представляют их значения. Вот пример: ти´унъ — совершенно русское слово, судя по тому, что ударение его (на первом слоге) отличается от ударения скандинавского источника thjónn "слуга". Древнерусское тиунъ/тивунъ — и "слуга", и "дворецкий", и "домоправитель", и "наместник", и "опекун", потому что не было тиунов вообще, а был только какой-либо конкретный, этоттиун, с известной степенью доверия к нему со стороны его хозяина; он был и слуга, и владыка одновременно, как и полагалось в средневековой иерархии.

Другие обозначения старших пришли из книжного языка и обычно являются переводами с греческого. Властель как самое неопределенное по значению в быту не пользовалось симпатиями, это перевод греческого árchōn "архонт", т. е. вождь. Властитель употребляется в «Повести временных лет» однажды (Львов, 1975, с. 218); властель и властелинъ известны в книжных текстах с начала XIII в. Слову владыка (встречается часто) в «Повести» противопоставлено единственное употребление слова вельможа, последнее — слово высокого стиля и также калька с греческого. Напротив, слова, использовавшиеся для перевода тех же греческих слов, — боляре, боляринъ, бояры — очень часто встречаются именно в русских текстах, начиная с древнейших. Боляре — предводители войск и правители областей, члены боярской думы. Значения многих греческих слов как нельзя более точно наложились на смысл славянского: «бол-яринъ большой» не так уж и «велик», «боляринъ» еще не «вельможа».

Различные формы проявления власти отдельной личности в средневековых текстах отражаются в самом разнообразном виде. Греческое тактиконы (чинители в древнейших переводах) соответствует со временем словам чиновьники и бояре (Евсеев, 1905, с. 94); воевода и князь то и дело меняются местами, потому что сам воинский чин до XV в. еще привязан к социальному положению князя; в переводах слова евпат и упат обозначают, кажется, то же, что и воевода, а иногда бояринъ и даже начальникъ, судя по разным редакциям древнерусских текстов. Словам стратиг и калугер соответствует слово начальникъ, которому неожиданно в том же повествовании может быть синонимично слово воевода, словом вельможа часто переводят греческое dynástēs "сильный" (ср. современное династия), и потому в какой-то момент вельможа может быть синонимично слову сильникъ. Игемон и гегемон иногда бывают равнозначны слову владыка, а иногда — бояринъ, а в некоторых случаях — и вельможа (Ягич, 1884, с. 42). Греческому axiólogos соответствуют достославникъ или сановникъ (Хрон. Георг. Амарт., с. 339), что несомненно заимствовано из болгарских книг, потому что только в них начиная с XI в. axíomatikós передается как сановьници, последнее попадает и в «Повесть временных лет», но в странном словосочетании сановьници боярьстии (Лавр. лет., л. 10) для обозначения византийских сановников русским словом бояринъ; таков обычный прием средневекового писателя. Появились и другие слова, тоже книжные. Воевода, вожь и начальникъ также отчасти конкурировали друг с другом в обозначении воинского предводителя, как бояринъ и старѣишина при указании на земского руководителя. Но если присмотреться к тем же текстам «Повести», станет ясно, что воевода и бояринъ (слова, употребляемые довольно часто) являются основными в именованиях этого рода, а прочие только дублируют их.

Внутренняя форма обоих слов — воевода и бояринъ — сохранилась до наших дней ( боярин — тот, кто набольший, является сильным представителем прежнего рода, а воевода — тот, кто ведет в бой «воев»); так обычно бывает с особенно важными словами. Если добавить к этим словам многие другие: старѣишина, староста и наставники, мир древних руководящих лиц покажется многочисленным. Но это — книжныймир перевода, результат страстного желания достичь в описании такой же разветвленной иерархии должностей, какая существовала в византийском государстве. На самом деле в быту, в разговоре и в княжьем устройстве было только две ступени: князь, т. е. абсолютный верх, вершина, — и все остальные. В этой складывающейся противоположности самая верхняя ступень социальной иерархии отмечена тем же признаком «освященной неподвижности», что и «старець» в родовом быту или верховный «владыка» в церковной иерархии.

Собирая всю совокупность слов, обозначавших степени власти в самых различных сферах общественной жизни, в бесконечных их вариантах, имевших и свою собственную, стилистикой текста оправданную логику проявления, за кажущейся сложностью и даже запутанностью словоупотреблений мы все-таки обнаружим и последовательность в появлении новых терминов, идущих на смену прежним, вынесенным из родового быта, и некую их иерархию, специализацию.

Из родового быта унаследованы термины гражданской власти ( старый и его производные, включая и чисто церковные, например, старець), обозначения военачальников идут оттуда же ( поконникъ, начальникъ ). Однако и те и другие на протяжении средневековья последовательно заменялись более точными и оттого всегда специализированными именованиями. Все термины государственной власти приходили извне, заимствовались из книжной традиции разных по происхождению источников. Они развивались постепенно, внедрялись в сознание, претерпевая обычные для разговорной речи изменения формы: государь из господарь или царь из цесарь одинаково «сжались» в разговоре до удобных «русских» слов.

Но был еще и четвертый путь в развитии терминологии, который связан с правом власти: не гражданская, военная или государственная, а верховная — вождькак идейный вдохновитель движения или большого национального дела. Тут важны были не чины, не сан, не высшее место в официальной иерархии, а личные качества человека, безусловно выдающегося. Понятие о «вожде» возникало и формировалось в термине постепенно, по мере того как понятие о «личности» выделялось из расплывчатого представления о «лице».

Вполне естественно, что в средневековых условиях идейного дуализма и в таком обозначении конкурировали два термина, это слова глава и вожь.

Довольно рано слово глава стало обозначать «вдохновителя» какого-то дела, скорее всего под влиянием «образа» византийского слова kephalḕ, для которого свойственны значения и "голова" и "глава". Митрополит Никифор, грек, в 1121 г. обращался к Владимиру Мономаху, великому князю киевскому (он тоже знал греческий язык), со словами: «К тобѣ, добляя глава наша, и всеи христианьстѣи земли слово се есть!». Слово глава можно истолковать здесь как "вершина", как "руководство достигнутым, сделанным, отвоеванным". Иногда его можно было понимать и в прямом смысле; вот как говорит Епифаний Премудрый о Сергии Радонежском: «Вся убо сиа чудная она глава добрѣ устрои» (Жит. Сергия, с. 368), здесь как будто отражена игра слов; но это вовсе не значит, что Сергий, игумен, — «голова», он — «глава» всему.