Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси

Но каждый раз, при любой смене названий термины, определявшие государственную власть, как бы отстают на шаг от действительного сложения новых социальных отношений. Бояр называют старейшинами, как в родовом быту, слово страны смешивают со словом земли, и сам государь московский, которого называли уже государем, понимал свое государство как вотчину и дедину, как хозяйственный двор, завещанный предками для правежа и оброка. Но получило московское государство мировое признание, начинали считаться с ним иноземцы — и стали Россию называть царством. Государь ее с Ивана Грозного — «царская его держава самъ» (1550 г.), потому что все больше и все настойчивее само государство понимается как объединенное общество, которое держится на верховной власти, на ней стоит и ею ведется. Царь с царской властью — «держава» народа, высшая сила правления. И с конца XVI в., особенно же в XVII в., стали попадаться в торжественных актах слова о российской, римской, светской и прочих «державах».

Чтобы проникнуться ощущением высшей власти, необходимо было при каждом новом возвышении ранга государственности заимствовать силу державства у абсолютного владыки — небесного царя. Господарь-государь — от слова господь, царь — от цесарь (небесный), держава — небесная сила, которая держит весь мир. Представление о божественной власти, недоступной уму человеческому, постепенно снижалось, растворялось в простом и житейском, в суете человеческих отношений, и, как только становилось привычным в сознании, верховная власть на земле перехватывала для себя и этот, очередной высший титул. Власть бога растворилась в своих мирских подобиях, создавалась земная держава — сила и мощь, и величие тоже (Кустарева, 1970, с. 121).

Средневековая иерархия предполагала многие степени власти, и царь-государь со своей державой только самая высшая из них. Одновременно множились и росли десятки чинов и санов — соответственно у светских и духовных — владык. Рассмотрим именования основных из них, которые укладываются в определенный хронологический ряд.

Самые древние социальные термины, сохраненные для нас летописью, являются словами, когда-то обозначавшими возраст жизни. Названия: старые, старцы градские, мужи воинские, отроки (у князя) и детские (у его воевод) — как бы выносятся из родового быта, в котором именно возраст определял социальный статус человека. «Повесть временных лет» показывает их роль в русском обществе, только еще выходящем из родового быта.

Однако как только организовалась система новых отношений, все слова стали приноравливаться к этим отношениям. Мы сталкиваемся здесь с одним интересным фактом языка. Став социальными терминами, слова со значением возраста сразу, видимо при жизни одного-двух поколений, сообразовались с новыми отношениями; все обозначения промежуточных возрастов утратились окончательно, и мы получили только две крайние — старый (старший) и молодший (младший). Старым могли назвать и кого-либо безотносительно к молодому, это — старейшина; старой может быть княжеская дружина, членов которой называют старшие мужи. Младшие же могут быть только в массе, в совокупной множественности — молодшая дружина. Не личность отдельного человека казалась важной при обозначении социальной ее принадлежности, поскольку вся социальная группа («люди») понимается как существующая монолитно, в едином круге прав и обязанностей. Новые социальные отношения образовались, но воспринимаются еще по старинке, как понимали их в родовом языческом обществе: мир на мир, сила на силу. Однако возникла уже возможность осознать подобное различие и выразить его признаки в определенном словосочетании. Пока еще это просто старшие члены рода: «и по малѣ времяни старии мужи правовѣрнии, иже храняху и дьржаху законъ» (Георг. стязанье, л. 191). Они и честь, и держава своего племени. Когда Иларион говорит о «внуке старааго Игоря» (Иларион, л. 184б), он имеет в виду прежнего, бывшего князя, хотя этот князь является всего лишь дедом Владимира. Для людей середины XI в. столетней давности князь, несомненно, является старым.

В «Чтении о Борисе и Глебе» слово старъ используется несколько раз. Сначала в прямом его смысле "старый": «бяше бо... дѣтескъ тѣломъ, а умъ старъ» (с. 5) — юность противопоставлена мудрости; «глагола пакы старый къ уныма» (с. 23) — юные и старики противопоставлены друг другу. Но только по отношению к сыновьям Владимира начинают употребляться степени старшинства, и слово старъ приобретает совершенно иной смысл. «Иже братъ ему старѣй на столѣ отчи сѣлъ» (с. 9), что хорошо, потому что старший умнее и опытнее; также и «братъ именемъ Ярославъ, и тъ же бѣ старѣй блаженого» (с. 14) — и тут никаких сомнений в праве престолонаследования нет. Однако «брата старѣйшаго Святополка, сѣдша на столѣ отьци» (с. 8), они не приемлют, хотя он и является самым старшим наследником отцовского престола ( старѣйший — превосходная степень при старѣй, последняя была сравнительной степенью прилагательного старъ ). Теперь простого старшинства по рождению недостаточно, и это сразу же сказывается при характеристике Святополка: он нарушил закон и «поконъ», потому что старшинство его в роде было относительным, только по мужской линии. Родовые связи ценились пока больше, чем единая цепь отцовского престолонаследия.

Тем не менее идея старшего как старейшего по возрасту уже начала свой путь, внедрялась в сознание. «Конюх старый» в «Русской Правде» — конюшенный староста, старший по княжьей конюшне, независимо от его возраста. Ярослав Мудрый, давший эту «Правду», уже понимает, что старый — не только по возрасту старший, но и по должности; и он сам моложе Святополка, однако сидит на киевском столе.

«Приведе дружину старую» (Александрия, с. 27), «мужи старии ходили на Югру» (Ипат. лет., л. 277) — все это старшие, а следовательно, и главные в иерархии. «И дасть его сынови своему Всеволоду, да будет старѣй у него» (Патерик, с. 1) — пусть будет старшим. И так в течение нескольких веков будут считаться князья и бояре со своим старшинством: «а ты, брате, в Володимери племяни старѣи еси насъ» (Ипат. лет., л. 236б, 1195 г.), значит, надо думать, и заслуженней прочих; «занеже ми братъ и зять старѣи мене, яко отец» (Ипат. лет., л. 323) — хоть брат или зять, да старше меня, а следовательно, и как бы заменяет отца; старший «княжаше в Черниговѣ въ большемъ княженьи, понеже бо старии братьи своей» (Сл. княз., с. 340) — старше всех братьев (так в XII в.). Старшие противопоставлены «молодым» и позже; в 1216 г. «поимав с собою старѣишая мужи новгородскыи, и молодых избрали», так что князь «посла Яруна с молодыми людьми» (Пов. Лип., с. 114), хотя могло быть таким «молодым людям» и по многу лет; социальный статус «молодого человека», «молодца» сохранялся долго, до XIX в. Правда, в высоком слоге слову молодой соответствовало юный : «Не бяшеть бо в то время на Москвѣ бояръ старых, но юнии свѣщавахуть о всем: тѣмъ и многа в нихъ не в чинъ строении бывахуть» (Сказ. Едиг., с. 248) — опыта маловато; в древних списках «Печерского патерика» говорилось о том, что «старѣйший братъ отъиде нѣкамо потребы дѣля, юный же разболѣся» (с. 158); позднее это семейное соотношение старшего и младшего брата было переосмыслено и подано социально: вместо старѣйший в значении "старший" — старий, вместо юный "молодой" — меньший, но представлено это в разных списках текста, так что общую линию перехода значений от старого к старшему и от юного к младшему проследить трудно. Можно только отметить, что переход осуществлялся, причем старший и младший как характеристики социальных отношений, восходя к прежним словам старъ и молодъ, закрепились в определенной форме — сравнительной степени: старший в отношениик младшему, так же как младший — в отношениик старшему. Один без другого немыслим, но и независимо друг от друга они различаются на общем фоне средневековых социальных отношений: если младше, то конкретно кого-либо, а старше — также в отношении к какому-нибудь, всегда точно известному лицу.