Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Провозглашением политической и идеологической программы мира, умеренности и постепенности либералы рассчитывали успокоить правительство, но этот расчет не оправдался. Еще летом 1819 г. Александр I пригрозил, что отменит конституцию, если поляки будут вести себя столь «неблагодарно», и А. Чарторыский в письмах убеждал его в непоследовательности такого решения. Варшава, писал он в августе 1819 г., «погружена в глубокую печаль. Она сделалась всеобщей с того момента, как стало известно, что страна навлекла на себя Ваше неудовольствие. Вы приказали написать, что положите предел обещанным благодеяниям и что Вы даже могли бы отнять дарованное Вами прежде. Ах, Всемилостивейший государь, разрешено ли мне будет высказать, что разве Ваши учреждения и начатое Вами дело могли бы приобрести характер действительности и ненарушимости, что именно и составляет их достоинство и прочность, если Вы сами объявляете, что они могут быть разрушены!» Чарторыский подчеркивал, что «существует очень ощутительный оттенок разницы между образом действий» самого императора и «поступками правительства», которое «издало множество указов, превышающих его полномочия», а это стало предметом критики со стороны некоторых молодых людей, считающих, что их позиция отвечает целям монарха, тем более, что их волнует «ущерб, нанесенный с разных сторон конституции». Накануне открытия сейма в августе 1820 г. Чарторыский сообщал Александру I, что «умы в Польше в чрезвычайной нерешительности и в полнейшем унынии», так как ходят слухи, будто взгляды и чувства царя «изменились и стали противоположными прежним». Действительно, лишь влияние министра иностранных дел графа Каподистрии и английского посла в Петербурге помогло предотвратить в последний момент подписание уже подготовленного указа царя: согласно проекту, разработанному Новосильцевым в 1820 г., предполагалось в связи с провозглашением российской конституции преобразовать Королевство Польское в одно из наместничеств Российской империи без собственного органического статута; польское войско получило бы статус «западной» армии в составе вооруженных сил России 25 [22]. В то же время император рассчитывал снизить накал недовольства, связанного с цензурными ограничениями, дав указание Государственному совету Королевства подготовить для утверждения на будущем сейме проект закона о печати. Как отмечал И. Соболевский в мае 1820 г., царь принимал во внимание, «до какой степени этот проект, с одной стороны, предотвратил бы возрождение зла, призраки которого уже проявились, а с другой – сообразовался бы с пожеланиями обеих палат» 26.

Говоря о «призраках возрождения зла», Александр I имел в виду не только нарастание в это время в Европе революционных настроений, способствовавшее единению европейской реакции в Священном союзе. «Зло» нашло проявление и в России, в частности, в русской армии, свидетельством чего вскоре стал бунт в Семёновском полку. На революционную атмосферу ссылалось правительство Королевства, оправдывая свою цензурную политику, император же в речи на открытии сейма в сентябре 1820 г. предостерегал поляков от революционных порывов. Он напомнил, что вернуть полякам «столь славную свободу» удалось единственно при помощи «благотворных моральных принципов», и потому они должны, «со своей стороны, также придерживаться этих спасительных принципов». «Покажите вашей отчизне, – обращался он к собравшимся, – что опираясь на ваш опыт, ваши принципы, ваши чувства, вы сумеете сохранить, под щитом ваших прав, спокойную независимость и незапятнанную свободу […]. Покажите современникам, что эта свобода является подругой порядка и проистекающих от него благодеяний и что вы извлекаете из нее пользу, ибо умели и всегда будете уметь противостоять подстрекательствам злой воли и опасным примерам […], возбуждая ложную потребность в рабском подражании, злой дух покушается вновь утвердить свое злополучное господство. Он уже носится над частью Европы, уже множит там преступления и жестокие несчастья». Император считал требованием нового века, «чтобы основой и гарантией общественного порядка служили покровительственные законы», но подчеркнул, что тот же самый век «накладывает на правительства обязанность охраны этих законов от вредного влияния страстей, всегда неспокойных, всегда слепых». Он обращал внимание поляков на связанную с этим тяжелую ответственность: «Вам она велит неотступно держаться того пути, какой указывают вам ваше благоразумие и ваша честность. Мне же велит откровенно предостерегать вас перед опасностями, какие могут вас окружать, и заслонить от них […]. Наконец, она меня обязывает, чтобы предупредить сотворение зла и необходимость прибегнуть к сильнодействующим лекарствам, вырвать с корнем зародыши разложения сразу, как только бы они были замечены». После этих грозных предупреждений Александр I все же обратился к полякам со словами надежды: «В меру того, как крепнут братские узы, навечно соединяющие вас с Россией, в меру того, как вы проникаетесь всякими чувствами симпатии, которые сообщает вам память об этих узах, я открываю вам поприще, оно проложено и расстилается перед вами» 27.

Но представители польского народа разочаровали монарха. В комиссиях сейма шла напряженная работа по подготовке замечаний к отчету Государственного совета, причем Посольская палата в это время «превратилась в тайный отдел», как писал «Ожел бялый», тщетно пытавшийся получить информацию о мнении комиссий. Мнение это оказалось весьма критичным, хотя, согласно принятой оппозицией тактике, она постаралась провести грань между царем и его министрами. В преамбуле к «Замечаниям» по отчету Государственного совета говорилось, что привычка министров ссылаться на «святое имя» короля для подтверждения своих распоряжений кощунственна, она «противоречит природе конституционной монархии» и угрожает свободе дискуссии в сейме: «привлекать имя короля для обсуждения вопросов, подлежащих рассмотрению в сеймовой дискуссии, значит выводить королевскую власть из присущей ей сферы, использовать ее как средство в борьбе мнений, желать, чтобы король отвечал за своих министров, тогда как Конституция требует, чтобы министры сами были ответственны». По конституции, утверждали депутаты, министры поставлены между королем и народом, как щит во всех политических спорах, министры же пытаются сделать короля своим щитом. В преамбуле указывалось, что «конституционные нации […] соединили безопасность народов с величием трона, идентифицируя короля и королевскую власть, атрибуты и обязанности верховной власти, отделили несовершенство человека от политического лица руководителя государства […]. Политическое лицо монарха наименовано совершенным, король не может желать дурного, не может о нем помыслить […]. По самой сути король велик только через свой народ, будучи высшим над всеми, он избежал честолюбия и зависти. Он может желать только общественного блага, так как с этим связан его собственный интерес. Он приказывает, но в соответствии с отчетами, которые ему представляют, он решает, но на основе предъявленных фактов. Поэтому, если он ошибется, то оттого, что его обманули, если поступит дурно, то потому, что его плохо проинформировали; министры же обязаны информировать его хорошо и верно, а если этим пренебрегают, справедливо, что их самих преследует враждебность общества». В заключение авторы «Замечаний» заявляли: «Когда министры прикрываются именем короля, тогда сейм вынужден либо склониться перед абсолютной властью, либо бороться с неприкосновенной властью. Грустная альтернатива!» Они подчеркивали, что рассматривали отчет как информацию о деятельности министров и соответственно к ней относились и ее оценивали; поэтому из их замечаний к отчету король узнает правду, которую хочет знать, так как она «представляет общий интерес народа и трона» 28.