Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

В словах Александра I звучало не только раздражение, но и разочарование. Кто-то из его польского окружения конфиденциально писал наместнику Зайончеку, что «Его Величество очень надеялся» на сейм: «В этой надежде он уже предпринял много подготовительных шагов и обдумывал новые, более решительные, не позволяя многочисленным препятствиям отвратить себя, когда с грустью, которую нетрудно себе представить, заметил, до какой степени ряд инцидентов, имевших место в нашей стране накануне и во время последнего сейма, далеко отбрасывает нас от цели, к которой Его Величество постепенно нас вел». Разочарование и возмущение царя нашло отражение в его планах если не отменить конституцию, то по крайней мере ограничить ее. По мнению И. Соболевского, император имел на это полное право: «Император, – писал он, – не связан Конституцией, так как она дана в качестве милости и в каждый момент может быть отозвана». Одним из предлогов, чтобы ослабить ряд положений конституции Королевства, стало требование «более точного» перевода их на польский язык, для чего в 1821 г. Александр I повелел создать специальную комиссию. Это начинание осталось неосуществленным, но возник другой, более серьезный предлог: в связи с дефицитом казны Королевства император поручил Административному совету решить, «должна или нет Польша иметь свой политический быт. Может ли Королевство Польское в своем нынешнем статусе содержать себя на собственные средства или должно получить иную форму, более отвечающую его силам». Ответом на этот грозный вопрос стали усилия министра финансов Королевства К. Друцкого-Любецкого обеспечить рост поступлений в казну 34.

Были сделаны очередные шаги, направленные против оппозиции и, в частности, против оппозиционной прессы. Во время работы сейма «Ожел бялый» еще выходил, но уже было объявлено о прекращении издания с 30 сентября 1820 г. В последнем номере Б. Кициньский, Т. Моравский и Ю. Брыкчиньский сообщили читателям, что «обстоятельства не позволяют» им далее издавать газету, и напомнили о «трудностях», встречавшихся на пути издания. «Мы делали всё, что позволяли нам возможности, – заявляла редакция газеты, – и хотя кончаем свою профессиональную деятельность, но сохраняем один и тот же образ мыслей». Последнее вскоре было подтверждено Кициньским, который взялся за издание новой газеты «Курьер Варшавский».

Активные деятели оппозиции привлекали особое внимание императора. Осенью 1820 г. он указал на них министру внутренних дел и полиции, а наместнику поручил неофициально сообщить о своем недовольстве председателям воеводских рад (советов). В ответ с мест хлынула волна верноподданнических адресов, и, видимо, потому летом 1821 г. Александр I, обращаясь к полякам через министра – государственного секретаря И. Соболевского, немного смягчил тон: он считал, что поляки вели себя плохо из-за недомыслия, тщеславия, дурного влияния Запада и по другим подобным причинам, но они любят свою страну и не допустят потери того, что он дал им для счастья. В противном случае царь видел лишь один путь: «Усмирение самыми действенными средствами всякого предприятия, нацеленного на нарушение спокойствия или могущего дать повод для возмущения». А такие поводы постоянно возникали. В частности, не везде властям удавалось проводить в местные советы лояльных депутатов, поэтому в ряде случаев результаты выборов в воеводские рады были аннулированы по формальным причинам. Особое отношение испытала на себе Калишская рада – «гнездо» оппозиционеров Немоёвских: после того как оба брата вошли в ее состав, выборы аннулировали, а деятельность рады была приостановлена в 1823 г. на неопределенный срок. Таким образом, после первых лет конституционного быта и первых опытов парламентской практики в польском обществе стало все более широко распространяться мнение, что Александр I изменил политический курс. Если о таком мнении А. Чарторыский писал царю перед началом работы сейма, то наблюдения Ю. У. Немцевича относились уже к концу 1820 – началу 1821 г. Он отмечал, что революционный процесс, развивавшийся в Европе, произвел на Александра I сильное впечатление, которое усугубилось после съезда держав в Опаве, где Меттерниху удалось еще больше напугать царя. Немцевич подчеркивал, что после Опавского конгресса император «стал неузнаваем»: «Как раньше он был уверен в конституции, которую дал полякам, так теперь усматривает в ней источник опасности». По утверждению Немцевича, царь дал указание не только изменить конституцию, но и организовать интервенцию в случае «смены правительства путем мятежа». О перемене позиции Александра I очень резко отозвался В. Лукасиньский: по его мнению, на первом сейме «казалось, что народ начал ощущать себя собственником данной ему конституции, но на втором сейме императору уже наскучило играть роль либерального и конституционного монарха, и он рассудил, что удобнее быть самовластным». Царь не хотел столкнуться с оппозицией на следующем сейме, а поскольку гарантии того, что на местах выберут «правильных» депутатов, не было, он отложил срок созыва третьего сейма, хотя по конституции его надлежало созывать каждые два года 35.

Александр I принял решение по совету консервативного окружения, активно настроенного против либеральной оппозиции. В этом кругу большим влиянием пользовался давний друг и советчик царя сенатор Н. Н. Новосильцев. Он являлся царским комиссаром и советником наместника Королевства, играл первую скрипку в Административном совете, уделяя первостепенное внимание вопросам финансов и просвещения. Новосильцев неоднократно обращался к царю с предложением ликвидировать либо урезать Конституцию Королевства Польского. Он предостерегал, что конституционность, «принципы демократии и республиканизма» привьют «гангрену» всему народу, и он захочет сменить монархическую власть, даже отечески заботливую, на «тираническую и своевольную», но опирающуюся на верховенство народа, то есть на республиканское правление. Так, утверждал он, можно связать себе руки, когда потребуются перемены; поэтому очень важна соответствующая редакция статей конституции, не позволяющая толковать их расширительно. В конце 1821 г. Новосильцев представил Административному совету свои соображения о недостатках существующего в Королевстве законодательства, оставляющего, по его мнению, безнаказанным государственные преступления. В рапорте царю в январе 1822 г. он доказывал, что при желании ничто не мешает установить в крае «правильный порядок»: согласно конституции, король имеет право развивать ее содержание и не обязан представлять проекты законов на утверждение обеих палат сейма 36.

Новосильцева боялись и ненавидели, его считали причастным к воровству и взяткам. Неприязнь вызывал и брат императора великий князь Константин Павлович. Он был главнокомандующим армией Королевства Польского и возглавлял Литовский корпус, сформированный преимущественно из поляков, но активно вмешивался в гражданские дела, в управление Королевством, а с 1822 г. осуществлял гражданскую власть в Литве и Белоруссии. Великий князь отличался грубостью и жестокостью, «дикими капризами». Об этой «врожденной дикости», «дикой вспыльчивости» еще в 1815 г. писал Немцевич, правда, отмечая наличие у великого князя «человеческого сердца». Тогда же и Чарторыский пытался убедить императора в том, что деятельность Константина Павловича наносит вред делу восстановления Польши: «Все, что исходит от Вашего Величества, дышит благостью, величием души и свободой взглядов; слова и поступки Его Императорского Высочества совсем обратного свойства […]. Постоянное присутствие и определенное положение Его Высочества в Польше составляет одно из крупных препятствий для того, чтобы дело Вашего Величества могло там процветать и приносить желанные плоды». «Ни усердием, ни послушанием, – жаловался А. Чарторыский, – не удается его завоевать. Армия, народ, частные лица – никого он не щадит. Особенно конституция дает ему повод для беспрестанных брюзгливых замечаний. Все правила, формы, законы становятся поводом для издевок, и, увы, вслед за словами пошли уже и дела. Великий князь не соблюдает даже армейские законы, которые сам же утвердил. Он непременно хочет ввести телесные наказания и вчера приказал их применить вопреки единодушным возражениям. Словом, это выглядит так, как если бы был составлен план противодействия намерениям В[ашего] Императорского] К[оролевского] В[еличества], чтобы сделать Ваши благодеяния мнимыми, чтобы в самом начале уничтожить успех всего дела». По свидетельству Лукасиньского, великому князю нравилось мучить людей, издеваться над заключенными; в наказание он заставлял выполнять тяжелые работы с грузом гирь на плечах, мог назначить и 100, и 1000 палок солдату или офицеру, что порой кончалось смертью жертвы. Последствием палочной дисциплины, установленной им с целью «как можно скорее уничтожить дух свободы и неповиновения по французскому образцу», стали дезертирство солдат, отставки и самоубийства офицеров. Многих выгоняли из армии без суда и следствия по доносу шпионов, да и сам великий князь не стеснялся читать дневники военнослужащих. Чарторыский называл порядок, установленный великим князем в армии, системой «страха и повиновения»: «не строгости там слишком много, но произвола и оскорблений». Однако его грубость распространялась и на штатских: так, например, он ударил сенатора графа Ходкевича, а некоему мещанину приказал дать 500 палок, предварительно обрив ему голову и брови. По поводу «зверств» Константина Павловича Чарторыский писал Александру I в 1816 г., что они «разрушают общественную безопасность»: «Непосредственное, постоянное, имеющее все влияние, которым он пользовался до сих пор и которое он и впредь будет еще больше оказывать на судьбы страны, внушает мне страх, что бедствия, преследовавшие в течение многих веков мое злополучное отечество, еще не исчерпаны». Чарторыский просил отозвать великого князя из Королевства Польского: это «заставит край возродиться, вновь водворит там порядок и восстановит возможные права; это разрушит центральный пункт критики и оппозиции». Последнее замечание было связано с тем, что политика Константина Павловича провоцировала конфликты и противостояние, в том числе и межнациональное. Как отмечал Лукасиньский, великому князю доставляло удовольствие компрометировать своих подчиненных, особенно военных, натравливать друг на друга русских и поляков: так, в частности, бить поляков палками было приказано именно русским солдатам. В результате «всюду было недоверие», а «старая неприязнь двух народов, живущих теперь вместе и ежедневно общающихся между собой, – писал Лукасиньский, – не только не уменьшилась, но превратилась в ненависть» 37.