Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Каков был армейский порядок, заведенный Константином Павловичем, и как он на самом деле оценивался поляками, шпики знали хорошо, потому что слышали, как в шинке великого князя называли «грубияном». В Королевстве Польском распространялись неблагоприятные сведения о нем, перепечатанные из французских газет. По поводу пасквилей на него Тайная канцелярия неоднократно заводила следственные дела. Очень часто среди радикальной части польского общества возникала идея о покушении на жизнь великого князя. В доносе Олтажевского рассказывалось, как в 1826 г. собравшиеся в калишском имении Непомуцена Немоёвского представители местной шляхты долго ругали и оскорбляли монархов, а затем заявили: «Мы умеем болтать, да не умеем делать! Почему жив Великий князь?» Убить его якобы было поручено одному из присутствовавших, Липскому. А к 1830 г. относилось описанное агентом Цехановским последнее неудавшееся покушение на Константина Павловича: «Один раз ночью приезжал в Бельведер генерал от кавалерии граф Красинский с донесением Его Императорскому Высочеству Цесаревичу, что той же ночи бунтовщики имеют напасть на Бельведер с намерением лишить жизни Его Высочество и всех окружающих его. Почему Его Высочество, испужавшись, изволил, не одевшись, убежать в Лазенки и в тамошних казармах спрятался; вскоре затем приезжали в Бельведер граф Солтык, Осолинский, князь Яблоновский, Гржимала и очень много прочих лиц, но Его Высочества там не нашли. После того все они были взяты под арест, а подполковником Луниным подговоренный к бунту командуемый им гусарский эскадрон тогда же со всем вооружением выступил, но также был арестован» 141.

Не один великий князь являлся столь одиозной фигурой. Огромную ненависть вызывал Новосильцев. Как оказалось на Сеймовом суде, именно он оказывал давление на следствие, и это открытие вызвало «в знатнейших польских домах» «ропот» и проявление «явного неудовольствия» по отношению к нему. По сообщению Шлея в марте 1829 г., существовал замысел «поймать москаля» на финансовых махинациях. Непопулярной личностью был также генерал-майор И. А. Вельяминов: на его счет были написаны сатирические стихи, которые распространялись в Белостоке и стали известны в Варшаве. Язвительные стихи, шарады, всякого рода «пасквили» писали и в адрес польских чиновников, тесно сотрудничавших с имперскими властями, – наместника Зайончека (уже покойного в 1830 г.), генерала Рожнецкого и других. Постоянным оскорблениям в общественных местах подвергались полицейские и шпики, их даже нередко намеревались бить. Шпики были излюбленным объектом публичных насмешек. Так, на представлении в Театре Польском в Варшаве актеры вставили в текст комедии отсебятину: на вопрос «Есть ли на том свете шпионы?» звучал ответ: «Есть, так же как и здесь» 142.

Агентурная сеть в 1830 г. была, действительно, очень широкой, и поляки постоянно об этом помнили. Шпионам приходилось работать в весьма ответственной обстановке, осложнившейся после того, как в июле 1830 г. во Франции вспыхнула революция. Слух об этом быстро достиг Королевства Польского, и о революции уже говорили студенты в кофейнях, вспоминая при этом имя Наполеона. Культ Франции и французского императора в это время уже утвердился в сознании поляков. Для одних, как для Мауерсбергера, Франция была родиной революции – «первого детища свободного духа, нанесшего удар по деспотизму». Для других фигура Наполеона ассоциировалась со свободой Польши, они писали рядом две буквы – «N» (Наполеон) и «W» (Вольность), провозглашали за них тосты, так как еще в 1822-1823 гг. верили, что Наполеон жив, что с острова Святой Елены он послал своего эмиссара Лас Казаса «распространить возмущение против монархов» и вскоре сам вступит в Австрию. Слух о том, что французский император жив и находится в турецкой армии, польские офицеры распространяли даже в 1829 г. Тогда же в Варшаве возникла мода на пуговицы и украшения a la Napoleon. Любовь к Бонапарту выливалась в привязанность к «Орленку», его сыну, о чем агентура сообщала в мае 1829 г. В начале 1830 г. калишские либералы даже носили на груди его изображение в мундире генерала турецкой армии. А в мае того же года, в канун французской революции, два студента на Старом Месте в Варшаве стреляли из пистолета под аккомпанемент песни, говорившей о сражениях французов с «москалями». И не случайно, когда вспыхнула Июльская революция, К.Козьмян больше всего опасался ее влияния на молодежь: «Этот несчастный романтизм исказил представление о морали, об уважении к закону и ведет к расстройству всего общества» 143.

В июле 1830 г. в Варшаве распространилось известие о том, что «некоторые полки соединились с неспокойными людьми, почти разрушили весь дом министра Полиньяка, но неизвестно, убит ли он или спасся бегством, а король, приметя, что уже весь город взбунтовался, тотчас выехал к нидерландской границе». Как писал агент, «все только о том и продолжают разговоры. Однако по сему случаю не примечается как в гражданских, так и военнослужащих лицах никакого впечатления». Приходившие в Варшаву сведения обрастали подробностями – о нескольких тысячах убитых, в том числе нескольких министрах, о том, что якобы «и король уже не в живых». Сведения поступали из иностранных газет, которые провозили тайно. Чтобы закрыть источники информации, царь запретил подданным выезжать за границу и потребовал возвращения тех, кто там находился. Скрыть известие о французской революции постарались и от солдат военного лагеря, о ней знали лишь штабс-офицеры и те обер-офицеры, которых отпускали в город, но, услышав там новость, «они, – как писал агент, – даже со своими товарищами не смеют о сем разговаривать». Он утверждал, что «по сие время здесь неприметно, чтобы кто оказывал свое доброжелательство сей революции, но напротив того об оной говорят без пристрастия, а только обвиняют французского короля, что тако мало знал свой народ». Сообщая слух об отречении Карла X в пользу герцога Ангулемского и совещаниях, проходящих между регентом – принцем Орлеанским и депутатами законодательной палаты, агентурный аналитик приходил к выводу, что «революция уже совсем прекратилась и порядок восстановлен», и, как всегда, добавлял успокоительные фразы насчет реакции поляков: «Между гражданскими лицами уже менее происходит о том разговоров, потому что не было никакого правительственного объявления, и так как уже начали говорить, что революция прекратилась. А вообще таковое известие не учинило здесь ни малейшего впечатления в народе, разве только в одиноких людях, не имеющих теперь никакого занятия». Однако, видимо, в Варшаве таких людей было немало, ибо по случаю коронации принца Орлеанского они в течение трех дней устраивали иллюминацию в окнах своих домов 144.