Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Вряд ли администрация Королевства Польского не знала о таких фактах, и ее не могли успокоить донесения шпионов. Среди ходивших по Варшаве слухов был и слух, будто великий князь из-за революции во Франции не поехал на воды за границу. Несомненно, это было связано с беспокойством относительно влияния событий во Франции на обстановку в Польше. Правда, Константин Павлович все время уверял Николая I, что в Королевстве царит «полное спокойствие», что поляки докажут свою верность, и хотя среди них есть «неисправимые», но они в меньшинстве. «Я гарантирую, – писал он брату, – что ты можешь рассчитывать на армию и большинство населения […]. Буржуазия очень приличная и приверженная, мелкая шляхта тоже, а богатую привязывает интерес. Только лишь племя юристов и адвокатов, профессоров и студентов не дает мне покоя». Оценку позиций различных слоев польского общества, данную великим князем, разделяли и другие современники. Так, Л.Дембовский писал летом 1830 г.: «В Люблинском и Сандомирском воеводствах ни помещики, ни народ ничего не знают о революции и о ней не думают. Что же касается Варшавы, не вижу там никаких элементов для подобных действий. Гарнизон в значительной степени состоит из русских», а из польских войсковых частей некоторые «известны своей приверженностью особе великого князя. Домовладельцы в каждой стране не являются сторонниками беспорядков, а многочисленный класс торговцев, промышленников, ремесленников и евреи, составляющие самую большую массу населения Варшавы, совершенно не заинтересованы поддерживать волнения». К тому же, отмечал он, чрезвычайно улучшилось экономическое положение Королевства Польского 145.

Представленный анализ польского общества не учитывал, однако, национальный аспект, а между тем А. Чарторыский в беседах с Николаем I подчеркивал, что полякам важны сильная легальная власть и конституционные либеральные институты, но еще более важно сохранение национальности и национального достоинства. Об опасности нарушения Конституции Королевства Польского предупреждал брата и великий князь Константин. Он был против планов царя послать польскую армию на подавление революции во Франции и Бельгии. Об этом просил Николая I король Нидерландов, с которыми Бельгия состояла в отношениях, подобных отношениям Королевства Польского и России. Поэтому революционная декларация бельгийцев о независимости, перепечатанная в Королевстве, вызвала там особый энтузиазм. Большое влияние оказывала ситуация общего революционного подъема в странах Европы. В такой обстановке происходило быстрое созревание и тех слоев польского общества, которые считались политически инертными. Показательно, что тот же Л. Дембовский был вынужден признать, что уже в середине ноября 1830 г. «все говорили о неминуемой революции в Варшаве, хотя все ее боялись» 146.

Нарастание революционной ситуации и патриотических настроений становилось все более заметным. В кафе и ресторанах публика требовала от музыкантов играть «Мазурку Домбровского» и другие патриотические песни, их дружно пели хором. В театре встречали аплодисментами всякое упоминание о Франции, каждый намек на воинскую доблесть поляков и их готовность к борьбе. На улицах Варшавы, Радома и других городов появлялись плакаты, листовки, надписи на домах, содержавшие патриотические лозунги: «Революция!», «Да здравствует свобода!», «Поляки! Свобода и независимость!», «Смерть угнетателям!». Некоторые лозунги указывали адресное направление борьбы: «Пробудитесь, поляки! Отомстите за насилия варварам и тем, кто связан с ними!». Польские чиновники, проводившие реакционную политику царизма, давно были непопулярны в обществе. Еще в 1826 г. на панихиде по Александру I студенты устроили «непристойную» обструкцию министру Грабовскому – свистели и топали ногами. Осенью 1830 г. в центре Варшавы был избит городской начальник, «президент муниципальной сферы и полиции» К. Войда, являвшийся объектом всеобщей ненависти, при этом голос общественного мнения призывал расправиться также и с министрами Т. Мостовским и Ф. К. Друцким-Любецким. Инцидент случился, когда возбужденная толпа возвращалась с мессы, проходившей в костёле на Праге – варшавском предместье, где за 36 лет до этого солдаты Суворова жестоко подавили восстание Костюшко. Массы варшавян громко молились на кладбище над могилами, размытыми дождями и обнажившими кости жертв. Наэлектризованная атмосфера распространилась и на варшавский гарнизон: в казарме 4-го пехотного полка появился призыв быть полностью готовыми поддержать восстание, когда оно начнется 147.

Последнее являлось свидетельством деятельности Общества подхорунжих. Его повстанческие порывы проявлялись неоднократно. Ориентируясь на международную обстановку, связанную с русско-турецкой войной, П. Высоцкий и его соратники намечали восстание уже на март 1829 г., спустя пару месяцев после создания Общества; затем срок был отложен до момента коронации Николая I, но в мае 1829 г. вопрос о восстании был снят, так же как и планы убийства царя или захвата его в заложники. В этих колебаниях и переменах определенную роль играло влияние консервативных, лояльных царизму кругов польского общества, с которыми конспираторы поддерживали контакт. Позицию этих кругов ярко отражала, в частности, запись, сделанная Ю. У. Немцевичем в своем дневнике 23 октября 1830 г.: «Ах! Если бы существовало какое-либо подобие возможности получить свободу и независимость, кто же бы не положил на весы жизнь и здоровье; но восстать в нынешних обстоятельствах означало бы потерять навсегда даже и то имя Польши, о котором мы так долго вздыхали». Важно было также, что, кроме плана повстанческих действий, «подхорунжие» не имели разработанной политической программы, не ставили цели создания революционной власти и не готовили ее кадры. На необходимость такой подготовки указывал М. Мохнацкий, вступивший в Общество на рубеже 1828– 1829 гг. К тому времени он имел опыт общения с администрацией Королевства Польского, так как после освобождения из тюрьмы в 1824 г. некоторое время работал в цензурном комитете под руководством Ю. К. Шанявского и убедился, что цензура, которую он считал «необходимым злом», перешла все границы и превратилась в орудие злоупотребления исполнительной властью. Полностью переключившись на литературную и публицистическую деятельность, Мохнацкий использовал страницы «Газеты польской» и «Курьера польского» для распространения патриотических идей. В брошюре, написанной от имени гражданина восточных земель бывшей Речи Посполитой, он заявлял, что даже утрата конституции – ничто перед целью восстановления Польши, тем более что конституционная хартия – одно название. О «целостности отчизны» и исторической миссии польского народа говорилось также в брошюре, адресованной Мохнацким Сеймовому суду: Отечество, писал он, – «это великая идея политической независимости и надежда, что когда-нибудь […] мы соединимся в одно нераздельное целое, станем бастионом Европы, грозой для дурных соседей и избранным народом Славянщины». В 1830 г. Мохнацкий дал определение нации, указав, что это «не просто совокупность людей, которые заселяют какое-либо пространство […]. Сущность нации – это […] совокупность всех ее представлений, понятий и чувств, соответствующих религии, политическим учреждениям, законодательству, правам и тесно связанных даже с географическим положением, климатом и другими условиями эмпирического бытия»; при этом, отмечал он, «историческая жизнь всякого народа – […] не что иное, как непрерывный процесс осознания себя от начала, от колыбели и во все последующие времена». Мохнацкий считал, что польский народ уже продвинулся в этом процессе, и потому в политической борьбе за независимость должны участвовать все его социальные составляющие. «Польша, – подчеркивал он, – может обрести свою целостность и независимость только посредством социальной революции»: «наша революция должна быть социальной, внутренней, наступательной» 148.