Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Отказ одобрить законопроект, поддержанный монархом, чувствительно затрагивал авторитет императора. Члены Посольской палаты искали аргументы, чтобы в адресе царю разъяснить это решение и по возможности сгладить неприятное впечатление. Одновременно в адрес были включены пожелания и просьбы, касавшиеся обсуждавшихся на сейме вопросов. Большинство из них (о своевременном созыве сеймов, об отмене цензуры и ликвидации неконституционных структур, о предоставлении на обсуждение сейма важных фундаментальных законопроектов, о введении конституционного судопроизводства и пресечении полицейского произвола и т. и.) были также включены в многочисленные, большей частью коллективные, петиции. Сенат, также обратившийся к Николаю I, не преминул поздравить его со славными военными победами: «Польская армия, – говорилось в обращении, – сожалеет, что не могла разделить с русскими войсками опасности и славы этих памятных кампаний». Такое заявление, сделанное 26 июня 1830 г., звучало особенно пикантно, если учесть, что пару недель спустя во Франции разразилась революция, и опасность того, что польская армия выступит вместе с русской на ее подавление, стала одним из катализаторов Ноябрьского восстания в Королевстве Польском. Однако пока на сейме важной представлялась задача продемонстрировать преданность поляков российскому императорскому дому. Поэтому в заявлении, также оглашенном сенаторами, прозвучала идея, занявшая центральное место при обсуждении, – об увековечении памяти Александра I. Министр финансов князь Сапега выступил с предложением утвердить бюджет на возведение «памятника национальной благодарности» «воскресителю Польши». Сенат просил Николая I об этом еще в 1826 г., и теперь парламентарии, «совершенно разделяя чувства Сената и его желания», единогласно поддержали эту инициативу под дружные возгласы: «Да здравствует Король и Конституция!» Старый друг Александра I А. Чарторыский лелеял мысль и о создании символического памятника царю: предполагалось во всех частях Польши собрать деньги на выкуп нескольких сот крестьянских хозяйств, чтобы передать их крестьянам в собственность. Князь выступил на сейме с прочувствованной речью, он напомнил, как в 1815 г. на Венском конгрессе император, пойдя «наперекор мнениям и усилиям всех окружавших его особ и кабинетов», «сам один спас имя и существование Польши». Многочисленные речи членов сейма отражали всеобщую поддержку идеи возведения памятника, но затруднения создавал вопрос о финансировании строительства. Собирались организовать складчину, но сомневались, на сколько времени может затянуться сбор средств; в результате был намечен срок от двух до четырех лет 137.

Несмотря на столь единодушное изъявление выступавшими чувств любви и благодарности российскому монарху, впечатление от работы сейма было отнюдь не радужное, и недаром он получил название «бурного». Единодушие членов сейма проявилось не только в вопросе о памятнике, но и в общей позиции острой критики царской политики в Королевстве Польском. По свидетельству посла А. Островского, «в этот раз казалось, что мысль одного была живым образом мыслей всех, такое царило единодушие во мнениях и единообразие в стремлениях» 138. В целом сейм дал концентрированное свидетельство роста политического сознания польского общества. Такой вывод подтверждали и агентурные донесения этого периода, где проскальзывали моменты, говорившие о том, что многие стороны политической и культурной жизни тревожили общественное мнение. Так, ходили слухи о грядущей ликвидации Правительственной комиссии вероисповеданий и общественного просвещения; идея передать функции комиссии частью университету, а частично архиепископу не могла не волновать общественность, выступавшую в защиту просвещения, против религиозного обскурантизма. Однако общий тон донесений тайных агентов, оценивавших положение в Королевстве Польском конца 1820-х гг., был таков, словно их авторы стремились убедить и самих себя, и, главное, того, кому донесения предназначались, в полном спокойствии общества. Незадолго до открытия сейма, в марте 1830 г., власти получили следующий анализ обстановки: «Из полученных сведений от агентов, находящихся в воеводских и других городах Царства Польского, равно как по беспрерывной блюстительности в столице, оказывается: что жители сего Царства менее ныне обращают внимание на политические происшествия и мало о подобных предметах имеют разговоров, а хотя иногда производят таковые, но в оных видна холодность. Полагать можно, что они, пользуясь мирным временем и поданными средствами правительством к поддержанию их состояния, обращают больше внимания на собственные дела, нежели политические происшествия, кои делаются для них уже мало занимательными». В качестве причины этого в донесении указывалось на создание ряда учреждений (кредитного банка, фабрик и т. и.), «побуждающих к улучшению сельского хозяйства», но главное его автор видел в другом: «Непременное […] Государя императора усилие к усовершенствованию порядка по политическим делам лишает способности беспокойного нрава людям производить дерзкие желания». Одобрение варшавян якобы вызывало и внимание царя к «городским институтам и больницам», посещая которые, он «входил во все подробности» и «даже не возгнушался пробовать кушанье». «По сему случаю, – писал агент уже в июне того же года, – везде говорят с большим восхищением о отеческой попечительности Е[го] Императорского] В[еличества] и явно возсылают молитвы Предвечному Творцу о ниспослании долгоденствия и благополучного царствования столь милостивому монарху, пекущемуся о благоденствии подданных своих». В этом донесении были представлены новые подробности состояния польского общества: «Государь император всеми вообще поляками теперь еще гораздо более обожается, и везде в приятельских компаниях говорят, что действия, намерения и обхождения Е.И.В. суть отеческие. Наверно можно сказать, что в народе ежедневно возрастает любовь и приверженность к монарху. А великодушие его распространилось в Царстве Польском так, что уже и крестьяне в случае притеснения их помещиками угрожают подачей жалобы царю. А даже и те лица, кои принадлежали к заговору или, будучи с подобными людьми в дружбе, принимали участие в их предприятиях, так теперь переменили расположение мыслей своих, что хотят писать похвальные римфотворческие стихи, и некоторые из них уже начали» 139.

Подобный тон донесений распространялся и на весь круг близких к императору особ. Так, в июне 1830 г. императрица не присутствовала на параде, что было всеми отмечено, «но, – писал агент, – никого не слышно говорящего», что это «произошло по недоброжелательству к народу»; особенно подчеркивалось, что никто из сенаторов «не отзывался с какой-нибудь осудительной речью, что напротив того говорили: „Ее Величество, верно, сожалеет, что не могла скорее прибыть сюда“»; причиной назывались встреча с прусскими родственниками, задержка в дороге или «слабость здоровья». Столь же умиротворяющим было сообщение об аудиенции, данной великим князем Константином членам сейма от Калишского воеводства в июне 1830 г.: якобы пресловутые оппозиционеры «по случаю хорошего принятия их весьма были довольны, а также известившиеся о том прочие послы очень обрадовались, что Его Императорское Высочество (как они говорили) стал много попечителей о польском народе, что в каждом критическом положении не отказывает покровительства». Правда, по слухам, исходившим из дома Друцкого-Любецкого, некоторые говорили, что великий князь через маршалка сам инспирировал просьбу о встрече. Возможно, он хотел заручиться поддержкой, собираясь сделать важный шаг, потому что июльские донесения агента содержали уже новый слух о том, что «цесаревич изволил принять управление здесь по гражданской части, чем жители будучи чрезвычайно обрадованы, говорят, „что теперь-то несправедливые поступки здешних статских чиновников совсем искоренятся и, может быть, по присутственным местам заведется совершенный порядок, какой существует по военной части “» 140.