Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Разница в восприятии действительности русскими и поляками давала о себе знать постоянно. Пример тому – свидетельства современников о пребывании на землях Княжества Варшавского русских войск в 1813– 1815 гг. Польские источники полны жалоб на тяготы, связанные с присутствием русских властей, – нарушение прав польских граждан, вывоз некоторых из них вглубь России, реквизиции, поборы, произвол чиновников и т. д. Среди этих жалоб не последнюю роль играли претензии не материального, но морального свойства, связанные со взаимоотношениями двух наций. А. Чарторыский, беседуя с царем, жаловался на унижение достоинства, пренебрежение патриотическими чувствами поляков и притеснения, которые терпели польские чиновники от своих русских начальников. Присутствие русских на родной земле в качестве оккупантов воспринималось тем более болезненно, что подчиняться приходилось народу, стоявшему, в польском представлении, ниже по уровню цивилизационного развития.

Ю.У.Немцевич в письме от 3 октября 1815 г. свидетельствовал: «Варшава так заполнена москалями, что император увидит не Варшаву, а малый Петербург» 131. Этот выдающийся польский поэт и общественный деятель в 1815-1816 гг. не мог дождаться, когда «москали» покинут польскую землю. «Дальнейшему улучшению препятствует присутствие москалей: они – военные и гражданские – еще занимают 500 квартир. Левицкий, комендант Варшавы, грубиян из Иркутска, до сих пор занимает весь дворец жены подольского воеводы, Новосильцев – дом Потоцких…» – записывал он в дневнике 1816 г. 132«Вся страна, – сообщал А. Чарторыский императору в конце 1815 г., – нетерпеливо ожидает того дня, когда сообразно с основаниями конституции все без изъятия русские чиновники покинут страну» 133.

Если многие русские были уверены, что Польша незаслуженно облагодетельствована, в том числе и материально, то польские патриоты подсчитывали убытки, связанные с содержанием русской армии и чиновников. Так, недовольство Немцевича вызывали высокие жалования В. С. Ланскому, Н. Н. Новосильцеву и штату русских канцелярий, выплачиваемые из польской казны. Русские чиновники, по словам Немцевича, использовали Польшу как источник обогащения: «К нашей стране они относились как к принадлежащему им трофею. […] Любую данную нам свободу, любое предотвращение воровства русские воспринимают как личную обиду [....], отстранение москалей от надзора, потери доходов от таможни, паспортов, складов и т. д. и т. д. возбуждают злость и гнев». «Дому, где жил Ланской, – писал Ю. У. Немцевич, – нанесен ущерб на 14 000 флоринов, оттуда украдены картины и т. д.». Он отмечал в «Дневнике» не только «недоверие, которое возбуждало новое положение дел под московской опекой», но и «общий дух нерасположения к москалям» 134.

Однако при чтении воспоминаний русских создается впечатление, что они не замечали этой недружелюбности и видели происходящее в иных красках. Представителям победоносной армии, полным новых впечатлений и эйфории от заграничного похода, порою казалось, что польское население принимает их с распростертыми объятьями. Ф. Н. Глинка, например, считал, что поляки «дивятся русским: народ полюбил нас чрезвычайно. Подумаешь, что все офицеры у нас богачи, напротив, самая большая часть из них очень небогата – но таровата» 135. П. А. Колзаков отмечал «тогдашнее дружественное настроение большинства поляков к русским», симпатии населения, которые, как казалось, должны были «сделаться залогом продолжительного и безмятежного счастья». Расположение поляков представлялось Колзакову тем более удивительным, что никто из русских офицеров, «расставаясь с Петербургом […] и отправляясь в страну, столь чуждую нам по вере, языку и обычаям, никак не рассчитывал на столь радушный прием» 136. Интересно в связи с этим наблюдение Ф. Булгарина, человека двойной культурной идентичности, который в 1828 г. доносил III Отделению: «Нигде русские не живут так весело, так скоро не дружатся и не женятся, как в Польше, а это потому, что ненависть к России существует в одном воображении, есть следствием политических правил, а не сердечных побуждений» 137.

В воспоминаниях русских военных о службе в Варшаве преобладают радужные краски. Русские офицеры, многие из которых открыли для себя Европу после кампании 1812 г., всячески стремились служить в Королевстве Польском, потому что служба там имела вкус новизны, приближала их к «загранице», к Европе. Несмотря на ограниченность межнациональных контактов, они, согласно воспоминаниям, считали жизнь в Польше яркой и интересной. Она ассоциировалась с отдыхом от войны, материальной обеспеченностью и всяческими радостями.

«Не запомню эпохи более счастливой в моей жизни, как пребывание мое в Варшаве с 1815 по 1830 годы. Это было какое-то тихое пристанище после продолжительной боевой и бурной жизни», – вспоминал П. А. Колзаков. По его словам, там русские офицеры «благоденствовали и отдыхали». Польша тогда казалась им «какой-то счастливой Аркадией», в которой их встретили «умеренный климат, дешевизна и удобства жизни, веселое общество». Н.П. Макаров, служивший в 1820-е гг. в Литовском полку, с удовольствием вспоминал о высоком жалованье офицеров и дешевизне варшавских обедов, позволявших военным жить на широкую ногу. Ему запомнилось отнюдь не жестокое обращение великого князя Константина с подчиненными (в мемуарах описаны лишь эксцентричные выходки цесаревича), а вольная жизнь офицеров, в которой имели место многочисленные приключения, порой прощались лихие шалости и даже поощрялись дуэли. Варшавский военный лагерь производил на Н. П. Макарова впечатление «прелестных дач с самым здоровым, свежим воздухом». Об изнурительности маневров и смотров мемуарист вспоминает лишь мельком, чтобы похвалиться тем, что, будучи юношей, легко их выдерживал 138.

Польский взгляд, соприкасаясь с русской военной средой, видел иное: деспотизм главнокомандующего, иные представления офицеров о воинской чести, позволяющие спокойно переносить оскорбления вышестоящего начальства, телесные наказания (запрещенные ранее в польской армии), забитость солдат 139. Встреча с русской армией в Познани в 1814 г. произвела на К. Колачковского гнетущее впечатление: «Вид наших врагов и победителей и здесь нас болезненно преследовал. […] гарнизон составляли части войск, одетые в серое, более похожие на животных, нежели на человеческие существа. На площадях муштровали рекрутов, отзвуки палок и розог разносились по городу. Этот вид несколько поубавил нашу радость и заставил задуматься над перспективой будущего объединения с этими людьми под одним скипетром» 140.

В воспоминаниях поляков о временах Константина Павловича запечатлены оскорбления им офицеров и их последующие самоубийства, жестокая муштра солдат, насаждение в армии чуждого патриотическому духу слепого послушания, угодничество и раболепие русских генералов, многочасовые разводы и смотры на Саксонской площади, воспринимавшиеся как внедрение русских порядков, и т. и. Что-то из этого перечня русская «оптика» замечала, а что-то видела по-другому. Так, телесные наказания – главный кошмар России в представлении просвещенного европейца – оставались как бы незамеченными русскими мемуаристами, ибо их привычность не позволяла вывести их на первый план. Напротив, русские военные порой отмечали заботу Константина Павловича об офицерах и солдатах, его внимание ко всем подробностям службы, посещение больных и т. д. 141. Это было связано как с верноподданническим дискурсом, так и с отечественной традицией восприятия военачальника как «отца» подчиненных, который прощает, наказывает и входит во все детали их быта.