Геннадий Коваленко - Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века

Осенью отсюда в Петербург отправляют маринованные огурцы, уложенные в бочки; полубочка продается авансом за 2И рубля. Огурцы лежат в соленой воде, они очень вкусные, вкуснее, чем шведские огурцы в винном уксусе.

Аделаида очень общительна и охотно заводит новые знакомства, несмотря на языковой барьер, который, впрочем, она старается преодолеть и уже через три недели пытается объясняться на русском языке. Тем не менее для живого общения ее запас русских слов еще недостаточен. Об этом свидетельствует запись в дневнике от 26 сентября: «К нам пришла служанка от майорши, живущей напротив нас, и от имени госпожи пригласила меня на кофе… Я беспокоилась о том, как будет проходить беседа… Когда я пришла, хозяйка приняла меня довольно вежливо и сказала несколько слов, которые я не поняла… Я произнесла несколько слов, которые выучила, но они быстро закончились, и беседа велась при помощи движений рук и головы». В начале декабря Аделаида уже говорила с матерью губернатора по-русски. Однако свои успехи в русском языке она оценивала довольно скромно: «Я немного говорю, но не знаю ни одной буквы».

Других шведских пленников, не изучавших русский язык, языковой барьер угнетал еще больше. Поэтому они обратились к главнокомандующему русскими войсками в Финляндии генералу Буксгевдену с просьбой перевести их в Выборг, где им «не придется испытывать недостатка в знании языка», мотивируя это тем, что незнание русского языка затрудняет и делает дороже удовлетворение первейших надобностей».

Со временем круг общения Аделаиды расширяется, она знакомится с женой полицмейстера Ольгой Васильевной, которая ввела ее в известную в Новгороде дворянскую семью Семевских. 30 октября она едет с ними на свой первый в Новгороде бал-маскарад. Вот как она описывает его: «Полонезом в паре со мной губернатор открыл бал. Все были приветливы. Ко мне относились с явным уважением. Я много танцевала, и мне было очень весело».

С этого времени она часто посещает балы, где охотно знакомится с молодыми женщинами и девушками, которые оказывали ей знаки внимания, и даже составляет список наиболее приятных в общении людей. Одним из них был купец Пучков, которого она описывает как человека, у которого был особый дар веселить общество:

Он умел танцевать всевозможные отечественные и зарубежные танцы, и танцевал легко, как юный кавалер. Он элегантно одевался и распространял вокруг себя запах помады и ароматических масел. Он всегда был приятным и предупредительным. Он мог играть многие роли из лучших французских, немецких и русских пьес. Кроме того, он, по-видимому, порядочный человек и благотворитель.

В конце ноября Ханса Густава и Аделаиду перевели на новую квартиру в другом конце города, поскольку с наступлением холодов прежнее жилье показалось им сырым и холодным. Прощаясь с хозяевами и соседями, она сказала, что ей грустно расставаться с ними.

На новой квартире они прожили недолго. 22 декабря им разрешили переехать в Выборг, где они пробыли до конца марта. 9 апреля Аделаида и Ханс Густав приехали в Хельсинки, где узнали, что военный трибунал в феврале 1809 года приговорил всех членов военного совета Свеаборга к смертной казни, поэтому мысль о том, чтобы вернуться в Швецию, пришлось оставить. Свои последние годы Ханс Густав Хаусвольф провел в Хельсинки, где и скончался в 1840 году. Аделаида не оставила отца, не вышла замуж и состарилась в заботах о нем. После его смерти она уехала из Хельсинки в финляндское местечко Лилла Бревик, где умерла в ноябре 1842 года.

Нам почти ничего не известно о ее жизни в Финляндии, но можем предположить, что русский плен был одной из самых ярких страниц ее биографии, несмотря на то что ей было «тягостно жить среди чужих людей без малейшего известия о родственниках и друзьях». Не случайно в конце ее дневника есть такие строки: «Так закончилось мое девятимесячное путешествие в плен, удивительное и полное приключений».

Многих иностранцев, побывавших в Новгороде в первой половине XIX века, можно считать первыми зарубежными туристами, поскольку цель их путешествия состояла в знакомстве с Россией. При этом Новгород был для них лишь промежуточным пунктом на маршруте Петербург — Москва или Москва — Петербург. Появление первых туристов высветило и первые проблемы российского туризма, связанные с внешним видом города, состоянием его благоустройства и достопримечательностей, которые могли «привлечь взор путника», гостиниц и дорог.

Достопримечательностями Новгорода — этого «кивота святыни русской» — были, прежде всего, опоясывающие его монастыри и церкви. Именно на них в первую очередь обращали свое внимание иностранцы. Они писали, что церкви в Новгороде «были в хорошем состоянии», поскольку «из всех видов построек русские больше всего заботятся о церквах». Из храмов они прежде всего отмечали Софийский собор, «великолепие которого поражает» и в котором «есть на что посмотреть».

Англичанин Д.Т. Джеймс, однако, записал в дневнике, что «в городе сохранилось несколько интересных архитектурных и живописных памятников, датируемых XI–XII вв. Они были широко известны, но после поновлении не представляют большого интереса. Все это не вдохновило нас задержаться здесь надолго».

Одной из главных достопримечательностей Новгорода по-прежнему считался Антониев монастырь. Юрьев монастырь иностранные путешественники посещали довольно редко.

Внешний вид города, его архитектуру иностранцы, как правило, оценивали довольно критически. Они видели здесь главным образом безлюдные «неказистые улочки», «убогие хижины», «заброшенные дворы», «грязные полуразвалившиеся мелкие лавчонки», «старинные развалины… теряющиеся среди окрестных равнин». Однако из этого правила были исключения. Так, например, французский математик Абель Буржуа увидел в Новгороде «много улиц, застроенных кирпичными и очень красивыми домами», приятно удивился «красоте архитектуры». Немка Амалия фон Лиман нашла, что Новгород «порядочно велик, хорошо построен, превосходно расположен».

Новгород, где всегда было много паломников и путешественников, изобиловал «трактирами, гостиницами и постоялыми дворами». Поэтому новгородские гостиницы производили довольно неплохое впечатление на иностранцев. «По дороге от Москвы к Петербургу есть две довольно сносных гостиницы; одна — в Твери, другая в Новгороде», — отметил проезжавший через Новгород в 1775 году французский дипломат де Корберон. В 1778 году У. Кокс и его спутники останавливались в Новгороде в небольшой, но хорошо обставленной гостинице «с кроватями, что составляет тут необычайную роскошь, которую с трудом можно найти даже Москве». Посетивший Новгород в 1799 году голландец Йохан Меерман отметил, что «в Новгороде есть довольно хорошая гостиница». В октябре 1808 года Марта Вильмот записала в своем дневнике: «Обедали в Новгороде в очень приятной гостинице, стены которой украшены превосходными английскими гравюрами. Ни одна гостиница в России, на мой взгляд, не может сравниться с этой в удобстве». Даже Астольф де Кюстин, которому многое в России пришлось не по душе, так писал о гостинице при почтовом дворе: «Я пишу вам из дома, который изяществом своим разительно отличается от унылых домишек в окрестных деревнях; это разом почтовая станция и трактир, и здесь почти чисто. Дом похож на жилище какого-нибудь зажиточного помещика, подобные станции, хотя и менее ухоженные, чем в Померании, построены вдоль всей дороги». Шведу Рихарду Экблуму в 1909 году лучшая новгородская гостиница пришлась не по вкусу прежде всего из-за нарушавших его спокойствие клопов, которых он «давил сотнями», однако еду и столовую он похвалил.