Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Литвинов предлагал основывать решение о дальнейшем поведении Москвы не на споре о словах («вопрос о Бессарабии не будет решаться на основании пакта о ненападении или того или иного его истолкования»), а исходя из «политического эффекта от пактов с Румынией, Польшей, в особенности с Францией». Он не исключал, что «через некоторое время» в новых переговорах с Бухарестом удастся добиться принятия им и сакраментального определения «существующие». «Возможна, однако, другая конъюнктура. Нынешнее румынское правительство весьма слабо, оно может уступить место другому, в котором будет еще сильнее влияние или даже руководство Титулеско, тогда договориться вообще невозможно будет. Не вечно также правительство Эррио». Нарком предлагал поэтому в переговорах с Кадере вернуться к формуле Патека, и, если дополнить ее словом «существующие» окажется невозможно, отказаться от него, а также снять советское условие о возможности односторонних заявлений при подписании пакта [1188].

Записка наркома стала, во всей вероятности, предметом обсуждения не только в НКИД, но и в Кремле. Аргументации Литвинова член Коллегии Стомоняков противопоставил «категорическое утверждение, что “Румыния уступит”» и заверения, что в «ближайшее время» обстановка для переговоров с Францией и Румынией для СССР улучшится. Предложения Литвинова о пересмотре условий заключения пакта ненападения были политическим руководством отвергнуты. Последующие дни подтвердили прогноз Литвинова о том, что предел уступок Бухареста уже достигнут и его позиция будет лишь ужесточаться. 14 октября правительство А. Вайды-Воевода подало в отставку, капитулировав перед Титулеску. Триумфально поддержанный Палатой депутатов, 20 октября Титулеску был назначен министром иностранных дел Румынии в новом правительстве Ю. Маниу, и сообщения из Бухареста не оставляли сомнений, что оно потребует от СССР новых уступок по всем статьям пакта.

Переговоры о заключении договора о ненападении между СССР и Румынией были по существу закончены, и Москве оставалось «использовать последние недели существования кабинета Эррио», чтобы изыскать пути преодоления установленной Парижем взаимосвязи между заключением Францией и Румынией пактов ненападения с СССР [1189]. Выход был найден в письменном обязательстве полпреда Довгалевского о готовности СССР подписать – в любой момент в течение четырех месяцев – согласованный ранее текст пакта ненападения с Румынией, «включая Заключительный протокол, предложенный г-ном Кадере» (тем самым оставалось в силе требование определить «споры» между сторонами как «существующие») [1190]. 29 ноября договор о ненападении между СССР и Францией был подписан; Польша согласилась более не откладывать ратификацию пакта ненападения с Советским Союзом.

Вопреки внешнему впечатлению от формулировки постановления Политбюро от 4 октября 1932 г., оно по существу перечеркнуло последнюю реальную возможность заключения договора ненападения между СССР и Королевством Румыния, поскольку основывалось на всепоглощающем стремлении утвердить характеристику споров между двумя странами как existants или, по меньшей мере, présents. Мотивы этой настойчивости, как показывает записка наркома Литвинова Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) от 10 октября, вряд ли сводились в убежденности советского руководства в том, что отказ от такого определения нанесет ущерб позиции СССР по бессарабской проблеме (во что, судя по всему, верил Стомоняков). Возможно, Сталин и другие члены высшего руководства, выступавшие в качестве авторитетных представителей Политбюро при решении международных вопросов (Молотов, Каганович), делали ставку на то, что жесткостью своей позиции СССР либо добьется однозначной дипломатической победы, либо, при срыве пакта, усугубит противоречия между Румынией и ее союзницами – Францией и Польшей. С другой стороны, упорство в переговорах с Румынией компенсировало «необыкновенно быструю уступчивость, которую мы, после долголетних споров, проявили в переговорах с Польшей о заключении пакта ненападения» [1191], вынужденное согласие с принципом «круглого стола» – взаимосвязанностью переговоров о ненападении со всеми западными соседними государствами возмещалось отсутствием такого договора на одной из самых неспокойных границ Европы – «линии Днестра». Ущерб, наносимый тем самым международным позициям Румынии, должен был подтолкнуть Польшу и другие сопредельные государства к большей уступчивости перед растущей силой СССР.

К этой интерпретации рассматриваемого решения склоняет и тот факт, что девятью месяцами позже СССР и Румыния стали инициаторами региональной («Лондонской») конвенции об определении агрессии, при заключении которой вопрос о Бессарабии был совершенно оставлен «в стороне», чего тщетно добивалось румынское правительство в 1932 г. В преамбуле констатировались равные права государств «на защиту своих территорий», и на комментарий Литвинова – «подписав конвенцию, мы вручили вам Бессарабию», Титулеску мог горделиво ответствовать: «Господь, а не вы, предоставил нам Бессарабию» [1192].

30 октября 1932 г.

Опросом членов Политбюро

55/27. – О взаимоотношениях с Эстонией.

Принять предложение НКВТ о закупке в Эстонии в течение 4 квартала товаров для Торгсина на сумму в 200 тыс. р.

Выписки посланы: т.т. Розенгольцу, Куйбышеву.

Протокол № 121 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.11.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. On. 162. Д. 13. Л. 141.

Вопрос о торговых отношениях с Эстонией стал актуальным в первой половине 1932 г. Возникшее в эстонских политических кругах недовольство уровнем торговых отношений с СССР вылилось в требование денонсации торгового договора 1929 г. и критику бывшего главы государства К. Пятса, при поддержке которого он был заключен. Осенью 1932 г. создались благоприятные Москве возможности для возвращения к проблемам советско-эстонских торговых отношений. Прежде всего, эстонское правительство отказалось от денонсации советско-эстонского торгового договора 1929 г.; многолетнее «дело Пертселя» завершилось в пользу торгпредства СССР в Таллине [1193]. С другой стороны, зашли в тупик советско-латвийские переговоры о заключении нового торгового договора, что побеждало оживить экономические связи с Эстонией, прежде всего за счет увеличения транзитных перевозок [1194](преградой явилась решимость НКПС развивать транзитные операции в первую очередь через советские порты – Ленинград и Мурманск).

Вопрос был внесен в Политбюро по инициативе А.П. Розенгольца, просившего решить его опросом. Глава Наркомвнешторга полагал, что благополучный исход в деле Пертселя «открывает возможность» для налаживания нормальных экономических отношений с Эстонией. К осени 1932 г. эти отношения находились на таком уровне, что даже всегда скептичный в отношении торговли с прибалтийскими государствами Розенгольц признавал необходимость внесения «некоторого корректива в наш баланс с Эстонией» и закупить в Эстонии товаров для Торгсина в четвертом квартале на 250 тыс. руб. Предупреждая возможную негативную реакцию со стороны представителей промышленности (НКВТ предлагал израсходовать валюту на товары широкого потребления), Розенгольц отмечал, что валютная выручка от продажи через Торгсин превысит стоимость товаров в 2–3 раза [1195].