Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Положение на переговорах, происходивших за пределами Женевы, дабы сохранить их в тайне от прессы (и румынской миссии в Швейцарии), резко осложнилось громким заявлением посланника Румынии в Лондоне и ее делегата при Лиге Наций Н. Титулеску о своей отставке в знак протеста против капитулянтской политики правительства в бессарабском вопросе. Нарком понимал, что в силу влияния Титулеску на Кароля II, он «имеет от короля мандат на контроль всей внешней политики Румынии» («Ни один внешнеполитический вопрос не решается Румынией без его участия») и, «кроме того, вообще пользуется большим влиянием в стране» [1181]. Титулеску острее других румынских либеральных политиков сознавал неполноценность международно-правового признания прав Румынии на Бессарабию и считал безответственным усугублять ее, подписывая пакт с констатацией спорности статуса этой территории; сохранение в силе взаимных обязательств СССР и Румынии по пакту Келлога представлялось ему более предпочтительным [1182]. Публичные высказывания Титулеску о готовящемся предательстве интересов страны сильно встревожили румынское правительство и резче обозначили пределы его возможных уступок. При новом свидании с Литвиновым Кадере занял более осторожную позицию, заявив, что рассматриваемый вариант заключительного протокола («формула Патека») не была согласована с Румынией и никогда ею не принималась – и нарком «согласился как на крайнюю уступку на исключение слова территориальных», настаивая, однако, на внесении слова «существующих». Румынский представитель заявил, что пределом возможного компромисса с его стороны явилось принятие сентябрьской формулы Патека, Литвинов заявил Кадере, польским и французским дипломатам (и лично Э. Эррио), что, хотя он «дошел до последней степени уступок» и «пакт нами полностью согласован», «остался спор об одном слове», но пока Бухарест на это слово не согласится, «дальнейшие переговоры с румыном бесцельны» [1183]. Накануне намеченного на 4 октября отъезда Литвинова из Женевы румынский дипломат официально передал ответ своего правительства: Бухарест более не настаивает на бессрочности пакта и соглашается ограничить его действие пятью годами, но «окончательно отклоняет слово “существующие”». Уже при расставании Кадере предложил следующую формулу заключительного протокола: «Стороны согласны, что пакт имеет целью лишь обеспечение существующего мира взаимным обязательством ненападения и не может быть истолкован ни для каких других целей, не предрешить настоящие и будущие споры между ними». Литвинов отказался высказать свое отношение к «какому бы то ни было личному предложению», и его партнер по переговорам обещал 4 октября сообщить, получило ли оно санкцию Бухареста [1184]. «Я считаю эту формулу приемлемой, но не дам согласия до Вашего ответа», – телеграфировал нарком Сталину, обходя молчанием тот факт, что «во всем остальном пакт согласован, и мы вряд ли окажемся в лучшем положении, чем Румыния, если станет известно, что переговоры прерваны и задержано подписание французского и ратификация польского пактов из-за трудноуловимой разницы между “существующие” и “настоящие”» [1185]. Разница между этими понятиями (как и между les différends existants и les différends préв оригинальных текстах) действительно была несущественной, и постановление Политбюро, содержащее положительный ответ на запрос Наркоминдела, носило оттенок торжественного повеления, пригодного для цитирования будущими историографами (предложение Литвинова было сформулировано гораздо прозаичнее: «Кадере послезавтра уезжает, поэтому прошу Вас завтра же ответить мне клером словом “получено” или “не получено”, из которого первое будет означать согласие, а второе несогласие»).

К концу дня 4 октября выяснилось, что Кремль поспешил с распоряжением о подписании договора: «Кадере не только взял назад свое вчерашнее предложение, но и стал возражать против всей формулы Патека, даже без слова “существующие”», вернувшись к последней редакции Леже (комбинации формул Лашкевича и Патека), «в которой ни слова не говорится, что пакт не наносит ущерба позициям [сторон. – Авт. ] или не предрешает спорных вопросов, а лишь, что эти спорные вопросы не ограничивают действия пакта». Кадере и Литвинов разъехались, намереваясь вернуться в Женеву в середине октября [1186].

После срыва переговоров и возвращения Литвинова в Москву разногласия, скрытые между строк шифрованных сообщений, выступили наружу. «Выводы и предложения» наркоминдела, направленные Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) (и испещренные негодующими пометами члена Стомонякова), гласили: «Румынское правительство несомненно очутилось в трудном положении – между молотом и наковальней. Ему остается либо признать в пакте наличие существующих споров и таким образом подтвердить обвинение Титулеско в том, что оно в официальном документе признало незаконность операции по присоединению Бессарабии, рискуя быть свергнутым, либо же отказаться от пакта, признав правоту Титулеско… Надо думать, что оно предпочтет вторую часть дилеммы. Давление Франции и Польши не пойдет так далеко, чтобы подвергать риску существование румынского правительства. Я считаю поэтому мало вероятным, чтобы при последующих переговорах румынское правительство признало формулу Патека без нашего добавления, и еще менее вероятным с добавлением слова “существующих”. Поскольку, однако, был такой момент, когда спор сводился к слову “существующих”, можно рассчитывать на поддержку Франции, если мы от этого слова откажемся. Французы не понимают, почему мы так настойчиво добиваемся этой вставки и почему румыны так упорно возражают против нее. Они, очевидно, рассуждают так же, как и я, что если говорится о ненанесении ущерба позиции сторон в спорах между ними, то речь идет только о существующих, а не будущих спорах. По будущим спорам совершенно неизвестного характера не может быть еще позиции у сторон. Я понимаю, что слово «существующие» еще больше подчеркивает наличие спорных вопросов, но не вижу, чтобы это подчеркивание было абсолютно необходимо. В конце концов формула будет различно толковаться нами и румынами. Поскольку слово “территориальные” отсутствует, румыны будут говорить, что имеются в виду споры о золоте, о военном имуществе, картинах и т. д., между тем как мы будем утверждать, что в формулу включена также Бессарабия. Ни мы, ни румыны ничем не можем доказать правильность того или иного толкования и слово “существующие” ничего в том или ином толковании не меняет».

В записке ставился под сомнение и другое настояние, с января 1932 г. являвшееся частью советской переговорной позиции, – вручение, при подписании пакта, особой ноты с подтверждением неизменности отношения СССР к проблеме Бессарабии. «Румыния на одностороннюю ноту ни в коем случае не согласится», объяснял Литвинов, и поскольку «инициатива обмена нот исходит от нас, румынская нота считалась бы ответом на нашу и таким образом последнее слово осталось бы за Румынией». Перечислив вытекающие из этого невыгоды, нарком заключал: «считаю поэтому обмен нот вредным» [1187].