Михаил Колесов - От Симона Боливара до Эрнесто Че Гевары. Заметки о Латиноамериканской революции

Далее Дебре задает сакраментальный вопрос: «Какая идеология? Какая политическая линия?

На поставленные вопросы может ответить только конкретная история. Хорошо было бы услышать, что история «имеет сказать».

Как по своим прошлым связям, так и по типу своих исторических врагов, тупамарос формируют «большой рукав реки, которая течет издалека и пересекает латиноамериканский материк: революционный национализм». Движение тупамарос — это движение радикальное, но не в том смысле, которое придают «новые левые». Радикальное в том смысле, что в своей практике и идеологии докапывается до самих «корней» уругвайского общества, потому что имеет свои корни в конкретном прошлом и в коллективном бессознательном этого «артигизма». Интернационализм тупамарос — это притязание на «Великую Родину» Великой латиноамериканской нации, в которой Уругвай есть лишь историческая провинция, которая не смогла вступить в большую федеративную нацию, как хотел этого Артигас

Дебре цитирует Перона (1971): «Для меня действие всегда важнее конференций». А также Бернштейна: «движение всё, цель ничто», — и называет это «удивительным, но верным сравнением».

Основателей и «подвижников» этих «глубинных волн» революционного национализма Дебре не считает «теоретиками», хотя признает их «блестящими интеллектуалами». Например, когда «перонизм» пришел к власти, не было известно даже его имя, и термин «хустиализм» появился лишь в 1949 году и институализировался в 1951 году.

В Аргентине, как и в Уругвае, социализм осуществил свое историческое появление как «идеологическая глава», импортируемая из Европы. Рождавшиеся социалистические партии «рекрутировались» в тех же местах, что и уже утвердившийся анархизм, и они вытеснили его по окончанию Первой мировой войны, но в Уругвае «анархическая жила» все ещё жива. Социалистическая партия Уругвая была создана в 1910 году Эмилио Фругони. «Заложники унаследованного и вынужденного европоцентризма социалисты казались национальным массам в течение десятилетий иностранными наростами, более или менее фольклорными, медицинскими и странными кистами, приобретенными за пределами страны».

Дебре напоминает, что Социалистическая партия Уругвая приветствовала падение Перона и приход к власти «горилл» как «великий триумф демократии». Первые будущие тупамарос объединились внутри Социалистической партии в борьбе против линии Фругони, еще до поражения на выборах Народного союза в 1962 году. Фругони был смещен с поста генерального секретаря молодыми «левыми» националистами, которые переориентировали партию на «латиноамериканский смысл» и на кубинскую революцию. Так зародились первые «ростки» Движения тупамарос .

Европейскому читателю, считает Дебре, трудно это понять. В «доминирующих» странах Европы «стихийная магнитная стрелка» размещает интернационализм слева, а национализм справа. В «зависимых» странах, например в Латинской Америке, происходит иначе. А национализм располагается скорее слева, чем справа. А интернационализм ассоциируется слишком далеко от гегемонии пролетариата, а ближе к проникновению крупного иностранного капитала. Вместе в тем, социал–демократический реформизм в первой половине века «стихийно практиковал» космополитический интернационализм, будучи идеологически зависимым от господствующих метрополий, в то время как «романтические диссиденты … представлялись изолированными еретиками, как ракетные звёзды, которые не замедлят затеряться в темноте грешников». Многие уругвайцы вступили в Интернациональные бригады в Испании, в том числе, и генеральный секретарь соцпартии Кодовилья.

Рожденные сразу же после «большевистской революции» и в ответ на её призыв, коммунистические партии, с самого начала «центробежные» от своих стран к «советской оси», следовали в течение десятилетий колебаниям мировых событий, чей центр был не в Латинской Америке, а в Европе. «Отсюда трагикомическая ситуация после Второй мировой войны: поддержка «великой демократии на Севере», союз с военными и диктаторскими режимами страны, «борьба за мир», когда гражданская война внутри страны достигла своего апогея. «Скороспелость есть опасное свойство и злосчастная синхронность», отмечает Дебре.

Какие бы то ни были причины этого разделения между национализмом и социализмом, «разгоревшееся на южном конусе континента», его последствия были двойственны, их «развод» изменил оба течения. С одной стороны, он изолировал социализм от националистических масс, а с другой, — придал фашистскую окраску всем националистическим и антиимпериалистическим массовым движениям, — как неизбежное следствие первого. Ни одно из националистических революционных движений, которые подвигли и катализировали народные массы в период 1930–1945 годов, не отражало влияние и связь с европейским фашизмом.

Дебре пишет: «В странах Рио де ля Плата, и не только в них, марксизм–ленинизм обозначал до недавнего времени некую «иностранную теорию», бездушную и безжизненную, которая произрастала как эзотерическая доктрина, далекая от движений национальных масс (по причине того, что нет революционной теории без революционной практики), в то время как все национальные движения масс впадали в крушение, смятение или кровопролитное поражение (по причине того, что нет революционной практики без революционной теории). Такова была в течение долго времени пагубная альтернатива или фатальная антиномия, следствие разделения между национализмом и социализмом. Сегодня всё ещё антикоммунизм, столь глубоко укоренившийся в народных массах Аргентины и Уругвая, сверх того во внутренних провинциях, не отражает обязательно реальное противостояние классовых интересов или результат деятельности враждебной пропаганды; в глубине, и по обусловленности, которая существует, он имеет национальное отражение и народное подтверждение. До начала декады шестидесятых в Уругвае, как и в других странах, национализм и социализм уравнялись в недоверии, не смешиваясь, как вода и масло».

Кубинская революция, со всеми своими перипетиями, разорвала этот порочный круг. Это явилось крутым поворотом в истории уругвайских «левых», позволившим им выйти из «гетто». Благодаря своей двойной, националистической и социалистической, природе, кубинская революция предложила пример естественной эволюции от революционного эволюционизма к пролетарскому социализму, объединив вокруг себя традиционные националистические «сектора» и сложившиеся социалистические «сектора». Кубинская революция, «социализировав» определенные националистические элементы и «национализировав» многие социалистические элементы, реализовала «практический синтез нового исторического периода». Из этого синтеза вспыхнула «искра» — Движение тупамарос .