Галина Войнич - Гарсон

А ведь бывало, бывало - в хрупкой моей юности - то по нечаянности, то из отчаяния я ломал стены моего Дома, но после с особым старанием латал проемы и замазывал трещины и удивлялся беспечности сверстников, безалаберно, бесталанно использующих строительный материал на младенческие глупости.

Мой Дом огромен. Я и сам до сих пор не обошел его целиком - слишком много в нем глухих коридоров, занимательных тупичков, странных комнат и таинственных кладовочек. Иногда перед сном, для моциона, я гуляю по Дому, нарочно выбирая незнакомые мне закоулки. Я почти всегда плутаю просто удивительно, как легко заблудиться в этом Доме даже мне, хотя я знаю его лучше, чем кто-либо другой. Но обычно я довольствуюсь двумя-тремя привычными комнатами, в которых знаю все на ощупь и даже по вечерам, при слабом мерцании свечи безошибочно нахожу все необходимое. Гарсон удивляется точности и ловкости моих действий в пределах этих апартаментов, его восхищает выразительная лаконичность моих движений, когда мне нужно что-нибудь найти или достать. Он, в отличие от меня, почти не блуждает в лабиринтах переходов и лестничных пролетов, связующих разные этажи Дома, но неуверенно чувствует себя в моих комнатах. Когда ему по долгу службы приходится пройти в другое крыло Дома, преодолев при этом бесчисленное количество подъемов, спусков и лазеек, я использую любой убедительный довод, чтобы увязаться за ним. Я догадываюсь, что мое общество не приводит его в восторг, но он, словно чувствуя, как необходимы мне наши прогулки по Дому, снисходительно соглашается взять меня с собой. Эти прогулки важны для меня еще и потому, что, следуя друг за другом по темным коридорам, мы легче беседуем, - напряженное взаимопроникновение при непосредственном нашем общении, когда мы

- глаза в глаза - пытаемся обозначить наши позиции, не способствует, на мой взгляд, нашему сближению: мы слишком разнимся. Со стороны может показаться, что между нами конфликт, но это впечатление обманчиво. Пошлый, банальный конфликт! Если бы я мог это себе позволить! Если бы я мог позволить! Парадокс в том, что между нами нет и не может быть конфликта. Хотя и понимания, или, на худой конец, обыкновенного терпения друг к другу тоже нет. Я сам виноват, я виноват, я слишком откровенен с ним, я ничего не скрываю от него из того, что составляет мою суть. Конечно, у меня есть оправдание чрезмерной моей доверчивости: могу же я, оберегая себя от других за стенами Дома, позволить себе отдушину и выговориться перед собственным Гарсоном! Я позволял ему заглядывать в самые отдаленные закоулки моей души, не догадываясь, что он, словно зеркало, копирует их, выдавая впоследствии за свои. Мне следовало быть осторожней и не позволять так откровенно разглядывать себя, стоило иногда, используя камуфляж, кое-что прятать от его любопытных глаз.

Однажды во время прогулки по Дому (Гарсон шел впереди) я вы-сказал ему свои претензии по поводу неуважительного его отношения к моим попыткам маскировки, не совсем, может быть, удачным с точки зрения опытного наблюдателя, но, тем не менее, претендующим на уважительное к себе отношение.

- Все это не более чем демагогия, - возразил Гарсон. - Использовать маскировочные средства удобно, когда прячешься от себя. Для других ваш маскировочный халат лишь платье голого короля. На самом деле человек таков, каким его видят другие, или, если выразиться иначе, другие видят его таким, каков он на самом деле. Конечно, вы можете сделать вид, что на ваш счет обманулись и вы совсем другой, чем кажетесь, но, поверьте, никто даже и не заметит ваших стараний. Для всех вы то, что и есть, - не больше и не меньше...

То, что я есть, - бесценно. Не больше и не меньше. Да, я бесценен, хотя никто, даже моя экономка, не желает этого признать, а мой Гарсон демонстрирует свое презрительное ко мне отношение. Да, я бесценен. Я берусь это утверждать вопреки всем ханжески поджатым губам и лицемерным взглядам. Я бесценен - и никто (никто!) не сможет заменить меня ни в одну из минут моей никому не интересной жизни.

Я не знаю, когда Гарсон появился в Доме. Возможно, что к моменту моего вступления во владение Домом он уже был там, хотя я и не помню, чтобы тетушка упоминала когда-нибудь его имя. Зато я помню, как моя мать неоднократно повторяла, что тетушка не в ладах со своим вторым "я". Возможно, что под этим вторым "я" подразумевался именно Гарсон.

Положа руку на сердце, я должен признать тот факт, что не могу отказать себе в некотором снобизме по отношению к Гарсону. Я, уважая его достоинства, возможно, не менее значимые, нежели мои, не могу не обозначить границ, разделяющих нас. Тайное раздражение и даже негодование Гарсона, натыкающегося то и дело на эти границы, - одно из удовольствий, какое я могу себе позволить. Иногда Гарсон пытается сопротивляться и оспаривать свои права на положение в моем Доме. Это забавляет меня и одновременно заставляет быть все время начеку: идея, выношенная до высказывания вслух, выходит за рамки безобидного предположения. Я стараюсь сразу ставить все на свои места, не давая ему повода заметить во мне слабину, но надо признать, что Гарсон оказался не слишком понятливым и толковым учеником, он просто за пятки меня хватает, не позволяя ни на минуту расслабиться.

2.

За завтраком (яйцо всмятку, свежий хлеб, мед и масло) Гарсон за другим концом стола с особенно загадочным выражением на лице поглядывает на меня и поливает хлеб прозрачным медом, прежде чем подать его мне. Медовые капли капают на предусмотрительно подложенный кусочек хлеба, и в них, как в маленькие лупы, видны хлебные хребты и кратеры. Гарсон аккуратен, он очень аккуратен.

Длинными, такими длинными, что они кажутся неестественными, пальцами он изящно прикасается к предметам. Я не помню, чтобы он когда-нибудь что-нибудь уронил или разбил, хотя он часто жонглирует, манипулируя одновременно тремя и более предметами сервиза. Прежде, исходя из интересов добропорядочности, я пытался запретить ему цирковые его развлечения, но позже увлекся зрелищем парящих в воздухе предметов. Это так завораживает, так завораживает...

- Как вам спалось сегодня? - спросил я, чтобы разбить звонкую тишину.

Гарсон на мгновенье задержал на мне свой взгляд и принялся по-дробно рассказывать, как он провел ночь, разделяя ее на эпизоды и украшая каждый особыми подробностями. Не дослушав рассказ Гарсона о его ночных приключениях, я незаметно покинул столовую (увлекшийся Гарсон, кажется, даже не заметил этого) и пошел побродить по Дому. Я давно наметил для себя маршрут, захватывающий восточную часть Дома. Меня привлек туда живописный балкончик, почти висящий над пропастью, окаймляющей Дом с этой стороны. Некоторое время назад (неделю или год - какая разница?) я даже сделал на стенах коридора пометки мелом в виде стрел, направляющих мое движение к балкончику, но теперь я как-то незаметно сбился с пути и пошел наугад. Я не боялся заблудиться окончательно: рано или поздно я всегда оказывался в своих апартаментах (это странное свойство Дома приводить меня к исходной позиции, в каком бы направлении я ни двигался - давно перестало меня удивлять). Надо сказать, что в моем Доме почти нет окон. Вдоль коридоров под самым потолком узкие, как бойницы, щели пропускают в дневное время скупые лучики света - их едва хватает, чтобы разглядеть под ногами неожиданные ступени (собственно, это не смущает меня - мне вполне хватает окна в моей спальне, из которого открывается унылый вид на долину, с одной стороны окаймленную редкой порослью кустарника, а с другой переходящую в болото, в любую погоду туманное и насупленное).