Галина Войнич - Гарсон

Теперь же в конце коридора я вдруг заметил пятно света. Я невольно прибавил шаг и действительно увидел окно.

Вид, открывшийся мне, не поражал воображение ни романтично-стью, ни своеобразием. Справа была видна стена Дома, слева - все то же болото. По направлению заросшей крапивой липовой аллеи я угадал, что где-то рядом, за углом, должна находиться входная дверь.

Ставни оказались такими ветхими, что, открывая, мне пришлось придерживать их руками, чтобы они не рассыпались и не упали вниз, на камни, поросшие зарослями колючего кустарника.

Подул ветер, тревожно зашумела аллея, и я поспешил прикрыть ставни. И вдруг я увидел нечто, что привело меня в ярость.

Странно, что я не заметил этого сразу, когда выглянул в окно (удивительно, как можно иногда не видеть того, что находится прямо перед глазами): безобразно желтой краской на стене Дома были выведены цифры, означающие его порядковый номер. Не так давно, кажется, в прошлом году, меня точно так же пронумеровали и даже, кажется, под тем же номером. В тот раз Гарсон со свойственной ему невозмутимостью объявил мне об этом как о забавном, занимательном событии. Я потратил тогда массу сил и времени, чтобы соскоблить ржавую охру с благородного бордо Дома, а потом еще долго пришлось подгонять колер, чтобы совершенно скрыть рваное пятно, оставшееся после соскабливания.

Не надо меня нумеровать! Не надо меня клеймить! Не надо присваивать мне кличку, даже в цифровом выражении! Я не принадлежу никому и ничему, и никто не может принудить меня к этому, поставив на мне номерной знак принадлежности!

Первым моим желанием было немедленно схватить краску и, как в прошлый раз, замазать наглое клеймо. Я побежал к себе в комнаты, но, конечно же, заблудился и вышел как раз на тот балкончик, ради которого я и предпринял прогулку. Балкончик оказался таким ветхим и хлипким и так заволновался под ногами, что, стоило шагнуть на него и заглянуть вниз, в пропасть, как у меня закружилась голова и подогнулись колени. Я сделал шаг назад и прижался к стене. В груди отчаянно билось сердце. Я пошел по коридорам, не переставая улыбаться. Оказывается, мне может быть страшно за себя. Я отметил это с удовлетворением. Над этим стоит поразмышлять.

Но Гарсон! Гарсон! Он не мог не знать, что Дом пронумерован. Он обязан был это знать и, наверное, знал, но скрыл от меня. Мне даже припомнилось, что за завтраком я перехватил один-два многозначительных взгляда, но каждый раз он уводил глаза в сторону. Уж не о цифрах ли на стене Дома он хотел мне сообщить и только ждал момента, когда эта новость кольнет меня всего больней. Будь он ответственным слугой, любящим и заботящимся о своем хозяине, уж наверное, нашел бы он возможность избавить меня от неприятностей. Кто, как не он, знает меня, мои болезненные точки! Пора, пора мне подыскать себе нового Гарсона.

Почему я должен терпеть рядом с собой слугу, который не только не заботится и не лелеет меня, но даже ищет мои уязвимые места, чтобы в своих целях воспользоваться ими при всяком удобном случае. Я понимал, что ставлю перед собой трудную задачу:

заменить Гарсона я мог только "на ходу", молниеносно - ни на один день я не мог остаться совсем без него. Кроме того, Гарсон избавил меня от нежелательных для меня отношений с моей экономкой - ленивой, сварливой бабой, - полностью взяв на себя обязанность давать ей указания и контролировать их выполнение.

Одна мысль о том, что без Гарсона все заботы о Доме лягут на мои плечи, приводила меня в уныние. Найти же нового Гарсона при столь мизерном моем общении с внешним миром оказывалось задачей поистине неразрешимой. Можно было, правда, воспользоваться помощью моего будущего тестя, но я никогда не мог быть уверен в предсказуемости его реакции. Он мог с сочувствием выслушать меня и тут же, поддавшись импульсу, кинуться отыскивать для меня слугу, но мог и наброситься на меня с упреками, а может быть, даже и с угрозами из-за того, что я чересчур неуживчив и нетерпелив, как было однажды, когда я посетовал ему на экономку.

Я не сказал тогда ничего обидного или унизительного об этой женщине, я считаю, что имею право на более категоричное и резкое о ней суждение. Каково же было мое удивление, когда тесть с силой ударил ладонью по столу и, багровый от возмущения, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, заявил, что не желает слышать сплетен о несчастной женщине, которая волею судьбы оказалась в полной от меня зависимости и которую я, вместо заслуженной ею признательности, унижаю и третирую, что стыдно мне, здоровому, полному сил мужчине (он сказал "мужику") возлагать непомерные обязанности на хрупкие плечи измученной женщины, вместо того, чтобы самому нести свою ношу. Я возразил, что требования, предъявляемые мною моим слугам, непритязательны, может быть, слишком даже непритязательны, тем более неукоснительного их исполнения должен я требовать, но будущий тесть ничего не желал слушать, он замахал руками и заявил, что ноги его больше не будет в этом Доме, если я сейчас же не извинюсь и перед ним, и перед экономкой. Я думаю, что так бы и случилось, то есть, действительно, отношения наши тут же могли прекратиться, если бы не вступилась за меня моя невеста, имеющая, как оказалось, определенное влияние на своего отца. Она прошептала ему что-то ласковое и вместе с тем отрезвляющее - тесть тут же заерзал на стуле и, хотя и с явным неудовольствием, все же подал мне руку и объяснил свою вспыльчивость особым уважительным отношением к женщине, якобы привитым ему с раннего детства. Я не упустил случая напомнить ему его же рассказы о весьма сложных его отношениях с матерью-старухой, подброшенной им в приют для стариков, о которой он рассказывал мне всякие невинные, но все же весьма впечатляющие для постороннего подробности. Тесть опять побагровел и заявил, что если бы он знал такую мою злопамятность, то никогда не стал бы делиться со мной самыми сокровенными своими мыслями... На сей раз моей невесте с еще большим трудом удалось уговорить его сменить гнев на милость и помириться со мной.

Тесть - толстый и вальяжный - носит щегольские жилеты, из кармана которых вытекает серебряная цепочка. Одно звено цепочки порвано и скреплено кусочком медной проволоки.

- Вы - синяя борода, - сказал он мне однажды в подпитии, - если я отдам вам свою дочку, вы ее задушите. У вас для этого много комнат. - Он захохотал, постукивая себя по жилету пухлой пятерней. При этом будущая теща, очнувшись от обычного забытья, бездумные, нездешние еще глаза переводила с меня на мужа и растягивала рот, мысль предваряя улыбкой.

- Когда-то и у меня была невеста, - со вздохом проговорил тесть, взглянув на нее.

Кажется, у тестя имеются владения в черноземных районах.