M. Базилевичъ - ПОЛОЖЕНІЕ РУССКИХЪ ПЛЕННЫХЪ ВЪ ГЕРМАНІИ И ОТНОШЕНІЕ ГЕРМАНЦЕВЪ КЪ НАСЕЛЕНІЮ ЗАНЯТЫХЪ ИМИ ОБЛАСТЕЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКАГО И ЛИТВЫ

Чтобы успокоить раненыхъ, имъ обѣщаютъ скорый омбѣнъ и отправку въ Россію, гдѣ-они могутъ долечиться. Такихъ раненыхъ и больныхъ везутъ обыкновенно въ лагерь Штральзундъ, какъ сборный пунктъ на пути въ Россію. Они ѣдутъ туда въ надеждѣ на скорое освобожденіе, въ надеждѣ увидѣть дорогую родину и близкихъ и, наконецъ, въ надеждѣ имѣть возможность полечиться.

Но увы, ихъ ждетъ тяжелое разочарованіе. Пересылка въ Штральзундъ, въ большинствѣ случаевъ, есть только комедія, къ тому же ведущая зачастую къ ухудшенію условій жизни въ плѣну.

Всѣхъ прибывающихъ на обмѣнъ въ Штральзундъ, запираютъ въ особые карантинные бараки, не допускающіе общенія съ прочими плѣнными. Черезъ нѣкоторое время назначается комиссія, которая и опредѣляетъ окончательно, подлежитъ ли плѣнный обмѣну или нѣтъ. Комиссія состоитъ изъ нѣсколькихъ врачей, офицера генеральнаго штаба и коменданта лагеря Штральзундъ-Дэнгольмъ, маіора фонъ-Буссе. Комиссія больныхъ совершенно не осматриваетъ, а руководствуется какими-то совершенно иными соображеніями, напримѣръ, профессіей даннаго лица до войны, его чиномъ, лѣтами, народностью и т. п. Въ лучшемъ случаѣ—наружнымъ видомъ. Сравнительно легче проходятъ священники, чиновники, врачи и лица въ малыхъ чинахъ, поступившія въ войска изъ запаса. Профессіональные военные, особенно старшихъ чиновъ, не имѣютъ почти никакихъ шансовъ пройти, развѣ что они наканунѣ смерти отъ чахотки или неизлечимо-душевные больные.

Меня не осматривали, а спросили только, дѣйствительной ли я службы офицеръ, или запаса. Я отвѣтилъ: «Дѣйствительной». Офицеръ генеральнаго штаба сказалъ: «Ну, вотъ видите, — значитъ, не можетъ быть и разговора, я стою за Z». (Оставляемымъ ставилась буква Z, а назначаемымъ къ обмѣну буква А). Съ нимъ согласились сейчасъ же и всѣ остальные члены комиссіи. Мнѣ помогло только то, что я владѣю свободно нѣмецкимъ языкомъ. Понявъ разговоръ, я сказалъ: «Я удивляюсь, господа, что вы, не осмотрѣвъ меня, все же отставляете отъ обмѣна, въ то время какъ спеціалисты, ваши же нѣмцы, осмотрѣвъ меня подробно, сказали мнѣ, что я безусловно подлежу обмѣну и съ ихъ заключеніемъ согласилось и германское военное министерство». Однимъ словомъ, мнѣ удалось добиться, чтобы меня и еще двухъ глазныхъ больныхъ, которыхъ тоже было не признали подлежащими обмѣну, послали на переосвидѣтельствованіе въ университетъ Грейфсвальдъ къ извѣстному окулисту проф. Ремеру, который и призналъ меня и еще одного подлежащими обмѣну. Ясно, что мнѣ помогла моя чрезвычайная настойчивость, и хорошее знаніе нѣмецкаго языка.

«Достаточно сказать, что изъ 60 человѣкъ, одновременно со мной пріѣхавшихъ, къ обмѣну признано, если память не обманываетъ, 8 человѣкъ, изъ нихъ 2 священника, а остальные были: 2 душевно-больныхъ, 2 чахоточныхъ, почти при смерти, и 2 почти слѣпыхъ, прошедшихъ только благодаря моей настойчивости. Одноногіе, однорукіе, съ тяжелыми черепными ранами, къ тому же всѣ обладающіе еще и тяжелыми внутренними болѣзнями, остаются за флагомъ. Поручикъ 4-го Стрѣлковаго полка Окуличъ-Казаринъ, весь израненый, съ перебитыми бедромъ и ногой, покрытой гнойниками, не былъ отправленъ, такъ какъ постыдились посылать его въ такомъ видѣ въ Россію и предложили предварительно ампутировать ногу; онъ согласился, но послѣ ампутаціи ему объявили, что теперь онъ уже не подходитъ болѣе подъ условія обмѣна. Такимъ образомъ, огромное большинство пріѣхавшихъ на обмѣнъ устраняется отъ него и, оставаясь въ Штральзундѣ, попадаетъ въ гораздо худшія условія, чѣмъ въ другихъ лагеряхъ. Эти худшія условія зависятъ отчасти отъ тяжелаго климата — вѣчная сырость и вѣтры, а главнымъ образомъ — отъ личности коменданта и неустройства лагеря. Комендантъ, маіоръ фонъ Буссе, прямо изыскиваетъ всѣ средства, чтобы ухудшить положеніе плѣнныхъ офицеровъ, хотя добрая треть изъ нихъ, оставленные комиссіями инвалиды, казалось бы, заслуживали нѣкоторой большей заботливости. Въ лагерѣ идетъ грандіозное систематическое хищеніе на офицерскомъ столѣ, изъ рукъ вонъ плохомъ, и на кантинѣ, въ которой цѣны нерѣдко на 300–400 % выше городскихъ. Для иллюстраціи этихъ цѣнъ приведу нѣсколько примѣровъ. Уѣзжая изъ Нейсе, я купилъ банку консервированнаго молока за 1 марку.

Черезъ нѣсколько дней въ Штральзундѣ я заплатилъ за такую же банку 2 марки 50 пфен.; въ газетахъ была объявлена максимальная цѣна за фунтъ лучшихъ яблокъ 17 пфен., въ лагерной кантинѣ ихъ продавали за 80 пфен. — 1 марку. Все остальное въ этомъ же родѣ. Комендантъ не допускаетъ вмѣшательства офицеровъ въ дѣла кухни или лавочки и рѣзко отклоняетъ всѣ попытки офицеровъ сколько-нибудь урегулировать эти вопросы. Зато при кухнѣ околачивается много какихъ-то нѣмецкихъ чиновъ, которые, очевидно, вмѣстѣ съ комендантомъ поправляютъ свои финансы за счетъ тощихъ кармановъ и тощихъ желудковъ военно-плѣнныхъ. Нѣмцы вообще сребролюбивы, но изобрѣтательность на этотъ счетъ маіора фонъ-Буссе была особенно велика. Въ лагерѣ, напримѣръ, былъ русскій зубной врачъ, но комендантъ выслалъ его и запретилъ водить офицеровъ къ городскимъ зубнымъ врачамъ, а въ лагерь пріѣзжаетъ его клевретъ, берущій иногда до 60 марокъ за пломбировку одного зуба. Въ другой разъ въ Штральзундъ пріѣхалъ съ фронта въ отпускъ добрый знакомый коменданта врачъ Гармсъ. Глазныхъ больныхъ, не спрашивая ихъ согласія, повели къ нему, онъ заставилъ каждаго изъ больныхъ заплатить ему за визитъ по 10 марокъ, а затѣмъ отпускалъ, замѣчая, что ничѣмъ помочь не можетъ. Лекарство приходится покупать черезъ нѣмца-фельшера втридорога. Комендантъ пользовался всякимъ случаемъ, чтобы сдѣлать невозможной какую-либо внутреннюю организацію лагеря; стоило ему замѣтить, что человѣкъ работаетъ на общую пользу, онъ высылалъ его въ другой лагерь: такъ онъ дѣлалъ съ музыкантами, также съ учителями и учениками, создавшихся было, по иниціативѣ доктора Крассона, общеобразовательныхъ курсовъ для офицеровъ и нижнихъ чиновъ. Выразивъ полное сочувствіе идеѣ курсовъ и пообѣщавъ полное содѣйствіе, фонъ-Буссе затребовалъ списки учащихъ и учащихся. Черезъ 2–3 дня всѣ записавшіеся на курсы нижніе чины были высланы въ солдатскіе лагеря, затѣмъ выслали 15 учителей, среди нихъ тяжело раненаго капитана артиллеріи Зихмана, и до 120 учениковъ. Попытку создать судъ чести онъ разсматривалъ чуть ли не какъ мятежъ, попытку отслужить панихиду по почившему лорду Китченеру — немедленно подавилъ. Всякія жалобы офицеровъ на плохую пищу, на недовѣсъ въ хлѣбѣ, на дорогія цѣны въ кантинѣ оставлялись безъ вниманія, а заявлявшихъ жалобы или арестовывалъ, якобы за клевету, или высылалъ въ карательные лагеря. Съ великимъ трудомъ удалось вызвать атташе испанскаго посольства. Только одному полковнику фонъ-Кетлеру комендантъ разрѣшилъ говорить объ общихъ нуждахъ. Нѣмецкая фамилія полковника ввела Буссе въ заблужденіе. Полковникъ фонъ-Кетлеръ, нѣмецъ по фамиліи, оказался русскимъ воиномъ по духу и изложилъ всѣ наши жалобы на незаконныя дѣйствія и притѣсненія коменданта. Послѣ этого Буссе сказалъ полковнику: «Если вы не умѣете цѣнить мое доброе отношеніе къ вамъ, то я вамъ отомщу». Дѣйствительно, полковникъ фонъ-Кетлеръ былъ вскорѣ высланъ въ карательный лагерь Магдебургъ. На мѣсто полковника Кетлера старшій изъ насъ въ лагерѣ генералъ Джонсонъ назначилъ тяжело-раненаго полковника Эммиха завѣдующимъ нашимъ комитетомъ по распредѣленію присылаемыхъ изъ Россіи дарственныхъ посылокъ. Комендантъ потребовалъ къ себѣ Эммиха. «Генералъ Джонсонъ назначилъ меня представителемъ Краснаго Креста»… — началъ полковникъ Эммихъ. «Не генералъ Джонсонъ, а я», — прервалъ его комендантъ. Тогда полковникъ заявилъ: «Я могу принять назначеніе только отъ своего генерала, а не отъ врага». Комендантъ немедленно устранилъ его отъ обязанностей, какъ представителя Краснаго Креста.