Сергей Ольденбург - Царствование императора Николая II

«Мало эпизодов Великой Войны, – писал В. Черчилль, – более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное гигантское усилие России в 1916 г. Это был последний славный вклад царя и русского народа в дело победы… К лету 1916 г. Россия, которая 18 месяцев перед тем была почти безоружной, которая в течение 1915 г. пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела, собственными усилиями и путем использования средств союзников, выставить в поле – организовать, вооружить, снабдить – 60 армейских корпусов вместо тех 35, с которыми она начала войну…»

Для обеспечения возможности обильного ввоза иностранного снабжения и оборудования была проделана огромная работа в отношении путей сообщения. К началу войны было начато строительство около 16 000 км железных дорог. Из них было достроено к концу 1917 г. около 12 000 км. Кроме того, на театре военных действий были созданы совершенно новые стратегические железнодорожные ветки, позволявшие быстро перебрасывать войска с одного участка фронта на другой.

Для сношений с внешним миром России оставались Владивосток и Архангельск. Была начата укладка второй колеи на Сибирской дороге. За время войны была закончена постройка Амурской дороги. Узкая колея пути Вологда – Архангельск была заменена более широкой, допускавшей сквозное движение. Но Архангельский порт замерзал почти на полгода. Чтобы восполнить этот пробел, была построена начатая только в марте 1915 г. Мурманская железная дорога. Длиною в 1050 км (с Олонецкой, достроенной в начале войны, – 1440), эта дорога проходила по тундрам, болотам и скалистым горам Кольского полуострова, через край вечной мерзлоты и полярной ночи; она шла далеко за полярный круг. (Это вообще самая северная железная дорога на земле; она заходит за 69-й градус.)

Огромные трудности ее постройки были преодолены в двадцать месяцев. Кладка рельс, для скорости, производилась на десяти отрезках пути одновременно. К 15 ноября 1916 г. министр путей сообщения А. Ф. Трепов уже мог открыть временное движение поездов на Мурманской железной дороге. Постройка была закончена в рекордный срок, пробито было новое окно во внешний мир.

Ценой немалых усилий и забот добычу топлива в России удалось не только поддержать на прежнем уровне, но и увеличить: добыча угля с 1946 миллионов пудов в 1914 г. до 2092 миллионов пудов в 1916 г.; нефти с 550 миллионов пудов в 1914 г. до 602 миллионов в 1916 г. (высшая цифра со времени бакинских пожаров 1905 г.). Площадь посева под хлопком в Туркестане возросла с 430 000 до 534 000 в 1936 г.

Заканчивалась постройка четырех крейсеров-сверхдредноутов; к осени 1917 г. русский флот уже должен был обладать в Балтийском море восемью первоклассными боевыми единицами. Кроме того, три дредноута заканчивались в Черном море. (Один из них, «Императрица Мария», затонул в Севастопольской гавани вследствие несчастного случая, но уже были начаты работы, чтобы его поднять.)

В области внешней политики Россия добилась от союзников, после долгих дипломатических переговоров, окончательного признания своих прав на Константинополь и проливы (как Босфор, так и Дарданеллы).

Следует также отметить, что русский финансовый аппарат блестяще справлялся с неимоверно трудной задачей финансирования величайшей из войн. Боевые расходы до конца 1916 г. достигли 25 миллиардов рублей. Из этой суммы внутренними и внешними займами было покрыто две трети, [247]и только остающаяся треть, около 8 миллиардов, приходилась на «инфляцию», то есть на выпуск бумажных денег.

Но русская власть никогда не отличалась умением саморекламы, и это в особенности давало себя чувствовать осенью 1916 г. Огромное большинство населения совершенно не отдавало себе отчета в гигантских достижениях этого года. Правда, многие цифры в то время составляли военную тайну. Население не отдавало себе ясного отчета в том, что плугов, как и гвоздей, не хватало, так как почти все железо шло на военное снабжение. Оно не знало, что армия – возросшая до 8 миллионов, включая тыловые части, – поглощала от двух третей до трех четвертей всего русского производства тканей. Сочувственно внимая лозунгу «Все для войны», население не в достаточной мере сознавало, что этот лозунг сулил суровые ограничения для тыла.

Осень третьего года войны была порой упадочных настроений. Как всегда, немалую роль в том играли события на фронте. Успехи первой половины лета забывались быстро; фронт опять застыл на месте, а в то же время шли бои, более кровавые, чем в 1915 г. Кампания 1916 г. обошлась русской армии в 2 миллиона человек – притом пленные в этой цифре составляли уже не 40 процентов, как при великом отступлении, а всего 10 процентов. С Западного фронта доходили вести о таких же тяжелых потерях, о таком же «топтании на месте».

Казалось, что войне не будет конца; что Германия окончательно справилась с продовольственными затруднениями, на которые так надеялись весной 1915 г. В рабочей, в студенческой, в полуинтеллигентской среде все более распространялось циммервальдское воззрение: это – империалистическая война, ее надо прекратить. Появилась новая формула «оборончества», позволявшая сочетать недавние патриотические настроения с Циммервальдом: да, мы готовы защищать родину, но мы не хотим завоеваний, мы – за мир «без аннексий и контрибуций», поэтому мы – против власти, которая затягивает войну ради империалистических целей. В различных оттенках это настроение захватывало и левые думские фракции: трудовиков (Керенского), социал-демократов (Чхеидзе) и рабочую группу Военно-промышленного комитета. Газета «День», журналы «Русское богатство», «Летопись», «Северные записки» и т. д. отражали те же настроения.

Никакая пропаганда не могла преодолеть этой усталости от войны; побороть ее – на известный срок – могла только железная дисциплина, только строгая цензура. Только царская власть, только твердая власть могла сдержать, затормозить эти явления распада. Блок был связан слишком неразрывно через «общественные организации», вобравшие в себя огромное количество крайних левых, с «оборонческими» элементами, в свою очередь неотличимыми от умеренных циммервальдских элементов. Блок собирался бороться с «пораженчеством» не репрессиями, а амнистией и ослаблением цензуры.

Россия была больна войной. Все воюющие страны в разной степени переживали эту болезнь. «Везде, в парижском населении и в палатах, чувствуется смутное беспокойство. Пораженцы с каждым днем выигрывают почву. В воздухе носятся подозрительные миазмы», – отмечал президент Пуанкаре. Но русское общество, вместо того чтобы осознать причины неудачи, прониклось убеждением, будто все дело – в недостатках власти. Деятели думского блока участвовали в особых совещаниях; они знали то, что было скрыто от обывателя: знали, как много в действительности было сделано. Тем не менее они продолжали утверждать, что правительство «никуда не годится». Допустить обратное – значило бы сознаться в своей ошибке, а этого политические партии делать не любят и не умеют.