Сергей Ольденбург - Царствование императора Николая II

Армия, в которой уже почти не оставалось старых кадров, держалась даже не традицией, а тенью традиции. Подавляющее большинство низшего командного состава образовали офицеры военного времени – молодые люди из интеллигенции и полуинтеллигенции, наскоро окончившие военные училища.

Но дух воинского устава, дух старой царской армии был крепок, даже тень традиции оказывалась еще достаточной, чтобы поддерживать дисциплину в восьмимиллионной солдатской массе. Число дезертиров, вопреки тревожным слухам, оставалось ничтожным. Случаи неповиновения на фронте были редчайшим исключением. Престиж царской власти в народной массе и в армии еще противостоял явлениям распада. На третьем году мировой войны Россия держалась «на царском слове». Но в столичной рабочей среде этот престиж уже почти исчез; а общество, вплоть до высших слоев, с самоубийственным рвением работало над разрушением веры в царскую власть, раздувая недочеты, повторяя сплетни и наветы, подавая пример неуважения. Сказывалась горькая правда слов К. Леонтьева о русских высших слоях: «У нас дух охранения слаб . Наше общество вообще расположено идти по течению за другими…»

Та среда, которая была всегда наиболее политически активной, была охвачена страстным желанием добиться перемены строя. Общество соединило старые интеллигентские стремления с патриотическими настроениями первых дней войны при помощи формулы: «Это нужно для победы». Борьбу за власть вели под знаком патриотизма: поскольку это делалось искренне, участники этой борьбы были, конечно, благороднее пораженцев 1901–1905 гг.; фактически они были опасней. Грани между патриотами, «оборонцами» и «пораженцами» на практике стерлись зимой 1916/17 г. Общей очередной задачей была смена власти, война отошла куда-то на второй план, хотя ею и пользовались, чтобы обличить правительство: ведь и для пораженцев целью было не поражение как таковое, а свержение царской власти. Иные наивно воображали, что подобную перемену можно произвести, оставив старые декорации, что можно было вырвать власть из рук монарха под видом «единения царя с народом»…

Русское общество осенью 1916 г. жило верою в два призрака, одинаково нереальные: в «министерство доверия» , которого не могло быть , и в «темные силы», которых на самом деле не существовало .

«Министерство доверия» каждому рисовалось по-своему: либеральным «бюрократам» – в виде кабинета с авторитетным и популярным сановником во главе; деятелям блока – в виде правительства, состоящего из членов его бюро; у более левых эта формула вообще вызывала только насмешки: авторитетное для одних было бессодержательным для других. В конце концов «министерство доверия», о котором толковали в обществе, означало бы правительство, не имеющее ни доверия царя, ни доверия народных масс.

«Темных сил» – не было. В эту тяжелую годину русской жизни Россией правил сам государь . Никто ему не «нашептывал»; никто на него не влиял; «темные силы» были плодом клеветы или больного воображения. О них твердили везде и всюду, но, когда нужно было указать, кто же именно эти «темные силы», – либо повторяли: «Распутин», либо произносили случайные имена людей, не имевших на самом деле никакого влияния. (Гучков впоследствии договорился до каких-то «темных биржевых акул»!)

Но эти два призрака возникли не случайно; это были орудия борьбы определенных кругов. В «революционной ситуации» 1916 г., кроме стихийных факторов, проявилась также борьба двух сознательных воль.

На одной стороне был государь император Николай Александрович. Он твердо верил, что России нужна сильная царская власть; он был убежден, что только такая власть может вывести Россию на путь победы. Он был почти одинок в этом убеждении; верной подругой и помощницей ему была государыня, как и он, проникнутая верой в историческую миссию царской власти, верой, которую он сумел в нее вселить. Государь не считал возможным идти в уступках дальше известного предела ; он не считал себя вправе в военную бурю отдать государственный руль в другие руки; он не верил, что эти другие справятся .

На другой стороне была группа людей, знавших, что, пока у власти император Николай II, Россия останется в основе самодержавной монархией, хотя бы и с частичными ограничениями полномочий власти. И эти люди поставили себе задачей – сменить царя. Они использовали войну как удобную обстановку для борьбы, ведшейся уже ранее.

«К вопросу об отречении Государя я стал ближе не только в дни переворота, но задолго до этого, – свидетельствует А. И. Гучков. – Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства, в обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, – в этих условиях выхода найти нельзя , что надо идти решительно и круто , идти в сторону смены носителя верховной власти . На государе и государыне и тех, кто неразрывно с ними был связан, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды ввести их в здоровую политическую комбинацию : из всего этого для меня было ясно, что Государь должен покинуть престол». [248]

Распутинская легенда, кампания против «немки», ураганный огонь клеветы по отдельным министрам – все это были только маски, за которыми скрывалась истинная цель – свержение самого монарха. Конечно, лишь немногие поставили себе эту цель так открыто и так заранее, как А. И. Гучков и «некоторые его друзья». Даже партия кадетов с П. Н. Милюковым не преследовала эту цель столь определенно. (Однако, например, князь Львов, судя по некоторым его заявлениям, был близок к позиции Гучкова.)

В. А. Маклаков (еще в сентябре 1915 г.) поместил в «Русских ведомостях» символическую статью о «шофере»: «…Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге; один неверный шаг – и вы безвозвратно погибли. В автомобиле близкие вам люди, родная ваша мать. И вдруг вы видите, что шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя…» Дальше В. А. Маклаков ставил вопросы, как удалить шофера от руля, если он сам уйти не хочет? «Можно ли сделать это на бешеном спуске по горной дороге?» Один неверный поворот – и машина погибла…

Этот образ часто повторяли в те дни. Но то же сравнение следует повернуть по-другому: «шофер» был убежден, что только он, искушенный в этом деле, мог спасти «автомобиль». Он яснее других видел путь, он знал о его трудностях много больше, чем пассажиры; он один мог провести автомобиль по «крутой и узкой дороге» между двумя пропастями. Ошалевшие пассажиры, согласные между собой только в одном: в желании забрать руль в свои руки, – требовали, чтобы «шофер» уступил им место; вправе ли он был на это согласиться, хотя и знал, что его могли столкнуть?