Сергей Ольденбург - Царствование императора Николая II

В Твери вечером 17 октября уличная толпа осадила здание губернской управы, где собрались земские служащие для обсуждения вопроса о забастовке, подожгла дом и била выходивших из него служащих, не отличая тех, кто призывал к забастовке, от тех, кто против нее возражал.

В других концах России, где забастовка началась позже, она еще разрасталась. Никто при этом не знал, что делается в ближайшем городе. Не было газет. «Земля полнилась слухами» один невероятнее другого.

В Петербурге с 14 октября начал действовать Совет рабочих депутатов, состоявший из выборных от заводов и из представителей революционных партий. 16 октября делегация Совета уже явилась с требованием в Петербургскую городскую думу. «Нам нужны средства для продолжения стачки – ассигнуйте городские средства на это! – говорил большевик Радин. – Нам нужно оружие для завоевания и отстаивания свободы – отпустите средства на организацию пролетарской милиции!» Дума, однако, отвергла требования Совета, несмотря на свист и рев толпы, наполнявшей хоры.

17 октября был выпущен первый номер «Известий Совета рабочих депутатов».

16-го и 17-го государь продолжал свои совещания. Но вокруг него не было борьбы направлений. Проект манифеста, составленный И. Л. Горемыкиным, не был противоположностью проекта князя Оболенского и Витте; он также возвещал, что населению даруются «гражданские права, основанные на неприкосновенности личности, свободе совести и слова, а также право собраний и союзов по определению закона»; также обещал расширение избирательного права; о Государственной думе в нем говорилось несколько менее определенно: «Повелеваем в незыблемую основу подлежащих внесению в Государственную думу законодательных предположений принять даруемые Нами ныне населению государства Нашего права народного представительства ». В неясной форме это было обещанием внести в будущую Думу проект дальнейшего расширения ее прав.

Государь, однако, остановился на другом проекте, имевшем преимущество ясности и отчетливости. Можно было вообще не издавать в данный момент манифеста, а ограничиться борьбой с революционным движением; но в случае издания было существенно, чтобы он произвел впечатление определенного решения. Государь об этом писал: «Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу; затем была бы передышка, и снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силой; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы к теперешнему положению, то есть авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый… Другой путь – предоставление гражданских прав населению… Кроме того, обязательство проводить всякий законопроект через Г. думу – это, в сущности, и есть конституция».

Государь, принимая свое решение, думал, таким образом, не об устранении непосредственной опасности – он считал, что власть могла силою подавить движение, – а о том, как дальше строить русскую жизнь при обнаружившемся разладе между властью и широкими кругами – огромным большинством общества, если и не большинством народа.

На последнем совещании с великим князем Николаем Николаевичем и министром двора бароном Фредериксом государь окончательно высказался за второй путь. Витте был вызван в Петергоф, и в 5 часов дня 17 октября манифест был подписан.

«Почти все, к кому я обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет», – писал государь, называя свой шаг «страшным решением», которое он «тем не менее принял совершенно сознательно». «После такого дня голова стала тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию».

Манифест 17 октября гласил:

«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным, и печаль народная – его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единства державы нашей.

Великий обет царского служения повелевает нам всеми силами разума и власти нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, Мы, для успешнейшего выполнения общих преднамечаемых Нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства.

На обязанность правительства возлагаем мы выполнение непреклонной нашей воли:

1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку, и

3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.

Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».

Одновременно был опубликован всеподданнейший доклад Витте, в сильно смягченной форме воспроизводивший положение его записки от 9 октября, с пометкою государя «Принять к руководству». В нем указывалось, что необходимо «духовное единение с благоразумным большинством общества». «Следует верить в политический такт русского общества, – говорилось в заключение. – Не может быть, чтобы русское общество желало анархии, угрожающей, помимо всех ужасов борьбы, расчленением государства».

Государь и в этот момент не слагал с себя ответственности: он сохранял за собою право последнего решения ; но на первых порах он предоставил Витте самые широкие полномочия, поручив ему выбор министров и только оставив в своем непосредственном ведении министерства военное, морское и иностранных дел.

Манифест стал известен в Санкт-Петербурге и за границей уже к вечеру 17 октября; Витте поспешил его распространить. Для революционных партий он был большой неожиданностью. Они чувствовали, что забастовка ускользает у них из рук, что в народе нарастает сопротивление. У них не было ощущения победы. Издание манифеста о свободах и о законодательных правах Думы вызвало в их рядах полное недоумение. Что это – хитроумный маневр или капитуляция? Для последней, казалось, оснований не было. Это особенно остро ощущал Петербургский Совет рабочих депутатов, и первым его движением было – не прекращать забастовки, не верить власти. «Дан Витте, но оставлен Трепов, – писали «Известия Совета» (пером Л. Троцкого). – Пролетариат не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте, ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции». [96] П. Н. Милюков на банкете вечером 17 октября также высказался о манифесте скептически: «Вместо горячей торжествующей речи я вылил на окружающую меня и успевшую повеселеть толпу целый ушат холодной воды. Да, говорил я, это успех большой. Но ведь не первый! Это новый этап борьбы» (Роковые годы // Русские записки. 1939. Январь).