Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Центральный, «бургундский цикл», подчинивший себе все другие, могучий ствол общегерманского эпоса о Нибелунгах, представляет собою повествование о жизни и смерти идеального героя, Сигурда. Но, при всей идеальности, едва ли не космической значимости подвигов (включающих змееборчество, доступное разве что Тору), Сигурд в конечном счете оказывается в глубоком конфликте с традиционной системой ценностей. Коварно убитый родичами, владелец клада Нифлунгов погиб не в бою — следовательно, ему недоступен нормативный удел героев, пребывающих среди павших в битвах воинов-эйнхериев, в Валхалле Одина (Петрухин 1978: 163).

Отдано золотовыкуп немалыйза меня получил тысын твой несчастливсмерть вам обоимвыкуп сулит

Хуже ещея это знаюродичей ссорыконунгам новымеще не рожденнымони суждены(Речи Регина, 6, 8)

Роковая предопределенность индивидуальных судеб, мотивированная разрушением традиционных родовых устоев, а не только волею норн — прях Нитей Судьбы, — лейтмотив эпоса. В «распрямляющемся времени», выплескивающемся «веком мечей и секир» человеческая ценность определяется способностью мужественно идти навстречу грядущей судьбе, смерти — высшему испытанию героя. Так, преступившие нормы родового права убийцы Сигурда, зная неизбежность расплаты и мрачную направленность собственной судьбы (такой же, в общем-то, какова и судьба асов, и всего мира в этот «век волков»), отправляются на верную смерть к гуннскому конунгу Атли:

Пусть волки наследьеотнимут у Нифлунговсерые звериколь я останусь!Пусть мирные хижиныстанут добычейбелых медведейколья не поеду!

Простились людис конунгом, плачакогда уезжал ониз гуннского дома

Сказал тогда юныйнаследник Хёгни —Путь свой вершитекак дух вам велит!(Гренландская песнь об Атли, 11,12)

Рис. 118. Резное изображение головы животного с кровати из Усеберга.Максимальная ширина 49,4 см

Умереть с честью — заслужить ordrómr — высшая человеческая участь:

Мы стойко билисьна трупах враговМы как орлына сучьях древесных!Со славой умремсегодня иль завтраникто не избегнетнорн приговора!(Речи Хамдира, 30)

Героизм мужчины — идеального воина, трактуемого как предельно индивидуализированная (хотя и схематизированная) личность, — уравновешивается и дополняется героизмом эпической женщины, совершающей высшие подвиги в защиту старого, родового права, осуществляющей месть либо побуждающей к ней следующие поколения (Стеблин-Каменский 1967:78-81).

«Бургундский цикл» (предания о Сигурде, Брюнхильд, Гудрун, Гуннаре, Хёгни и Атли) диктовал идеальные образцы человеческого поведения в мире распадающихся родовых устоев и высвобождения индивидуальных сил, тем не менее подчиненных некоей неумолимой логике «гибели мира», перестройки мироздания. Третий, «северный цикл» эпических преданий представляет собою словно бы равнодействующую между эпически осмысленной исторической реальностью эпохи Великого переселения народов («готский цикл») и нормативной идеализацией этой реальности («бургундский цикл»), между реальным общественным конфликтом (родовые и внеродовые ценности) и идеальным способом его разрешения (героическое следование неумолимой судьбе). Это соотношение близко социальной действительности эпохи викингов: между родом и эпически идеализированной личностью появляется новая социальная сила, внеродовой коллектив, дружина. В песнях «скандинавского цикла» отчетливее всего запечатлелись походы, отношения, ценностные ориентации викингов.

Рис. 119. Изображение на камне из Айоны представляет, видимо, ладью викингов

Дружина судилавитязем станетдоброе времянастало для воиновВождь приехалбитву покинувлук благородныйгерою вручил он

Начал растивяз благородныйна радость друзьямрадости светщедро давал онверной дружинежаркое золотокровью добытое(Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 7,9)

Опираясь на эту новую силу, эпический герой смело вмешивается в родовые конфликты:

Не дал конунгвыкупа родичамне заплатилза убийство вирыМолвил что ждетбури великойкопий железныхи ярости Одина(Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 12)

Личная судьба героя — вождя дружины — драматизирована не менее, нежели судьбы героев «цикла Сигурда»: по существу, ему тоже нет места в Валхалле, и вновь и вновь повторяются судьбы эпических мужей и жен, Хельги и Сигрун:

Чудится мнеили настал света конец?Мертвые скачут!Что же вы шпоритеваших конейразведано вамдомой воротиться?

Нет, не почудилосьвсе что ты видишьи не настал света конецХоть мы и шпоримнаших конейно не дано намдомой воротиться

…Сперва поцелуюконунга мертвогоа ты снимидоспех окровавленныйиней покрылволосы Хельгисмерти росана теле у конунгаруки как леду зятя Хёгникак мне, конунг,тебя исцелить?Ехать пора мнепо алой дорогена бледном конепо воздушной тропе

…Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь. Он звался тогда Хельги Хаддингьяскати, а она — Кара, дочь Хальвдана, как об этом рассказывается в Песни о Каре.(Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 40, 41,44,49)

Возрождение совершается прежде всего в потомках героев. В «скандинавском цикле» эпических преданий получили оформление королевские генеалогии Инглингов, Ильвингов, Вёльсунгов, Скьёльдунгов, Скильвингов, Аудлингов. «Песнь о Хюндле», одна из наиболее поздних в «Эдде», — образец такой родословной, уравнивающей haldborit с hersborit — «рожденного от хольдов» и «рожденного от херсиров» — как ódłingar—«благородного», восходящего к Древним героям (Гуревич 1976:55-73). Связывая эпическое время с реальным, эти родословные стали одной из начальных форм новой сферы духовной культуры — скальдической поэзии.

Стихотворство скальдов (skaldskapr — (<���скальдство», «скальдика»), вне всякого сомнения, наиболее характерное и значимое явление духовной жизни Скандинавии эпохи викингов. Показателем места, значения, масштаба его может быть прежде всего тот объем наших знаний о скальдике, который существует, несмотря на дистанцию в тысячу лет. Готландских стел сохранилось 300, но и скальдов поименно известно свыше 300 (Стеблин-Каменский 1978: 40). Только в «Хеймскрингле» содержится свыше 600 вис, из них две трети относится к XI в. (до 1066 г., времени гибели Харальда Сурового, одного из последних скальдов) (Гуревич 1972б: 1ЗО-1З1). Общий объем поэтической продукции скальдов, несомненно, исчислялся многими тысячами вис. Скальдическая поэзия строго локализована во времени: неизвестны скальды, творившие до эпохи викингов. Браги Боддасон, первый скальд, названный по имени, был современником свейского конунга Бьёрна (который в 830 г. принимал Ансгара в Бирке). По преданию, Браги была создана первая скальдическая drapa — «хвалебная песнь», которая спасла ему жизнь, умилостивив разгневанного конунга («выкуп головы»). Браги в качестве «первоскальда» был обожествлен и включен в число асов (Стеблин-Каменский 19796: 31-132). Эти предания фиксируют скальдику как сложившееся явление не ранее рубежа VIII—IX вв. Хвалебные песни III-VIII вв. если и слагались, то и по форме, и по способу исполнения, видимо, отличались от скальдических. После 1066 г. скальдическое искусство сохранялось только в Исландии. Таким образом, его формирование и расцвет ограничены началом IX — серединой XI в., то есть строго рамкам и эпохи викингов (Стеблин-Каменский 1967:92). Видимо, начальные формы скальдики служили своего рода «мостиком» между эпосом и современностью, способом актуализации эпических идеалов. Они возникли в виде мифо-эпических родословных «тул» (та же форма, что и позднейшие «перечни предков», langfedgalal, в «сагах о древних временах», а затем в исландских «родовых сагах»). Наиболее известная и наиболее ранняя такая родословная — Ynglingatal — «Перечень Инглингов» скальда Тьодольва из Хвини, жившего в середине IX в.; этот жанр культивировался и позднее — Hałeygjatał Эйвинда Губителя Скальдов (ок. 975 г.). [adsense] Уже в этой форме обозначилось качественное различие скальдики и предшествующих жанров: мифо-эпические образы здесь служат лишь критерием ordrómr, способом увековечить Славу объекта восхваления, а следовательно, закрепить в сознании современников и потомков благостный, позитивный характер его Судьбы (точно так же, как раздача материальных благ — золота, оружия, дорогих одежд, обмен престижными дарами — была способом реализации этой Судьбы) (Гуревич 1972а: 195-216). Цель скальдической генеалогии — восхваление перед окружающей аудиторией ее современника, который и был главным действующим лицом в конкретной, актуальной ситуации. Для Тьодольва это был конунг Рёгнвальд Достославный, деливший с Хальвданом Черным власть над Вестфольдом. Отрывок «Перечня Инглингов», посвященный непосредственно Рёгнвальду, не сохранился, но скорее всего именно потому, что, отделившись от генеалогии, он стал жить самостоятельной жизнью в качестве хвалебной песни. Следующий по времени возникновения скальдический жанр стал выражением синкретической связи между социумом, его материальной средой и духовным миром. Генеалогии были, по существу, лишь систематизированным (хотя и актуализированным в конечном звене) пересказом эпоса, уже существовавшего и известного слушателям (для которых, видимо, эстетическое значение имело лишь искусство скальда соединить в целое и «замкнуть» на личность прославляемого — тут же присутствующего и влияющего на дальнейшую судьбу скальда — известные эпические сюжеты). Новой ступенью искусства скальдики стала форма, представлявшая собою творческий акт, производный от обмена дарами, непосредственного перехода из рук в руки материальных ценностей, воплощающих личную судьбу дарителя и требующих взаимности от одариваемого. Это — так называемая «щитовая драпа», хвалебная песнь, посвященная не непосредственно объекту восхваления, а его атрибуту, подарку: дареный щит, богатое престижное оружие (ср. вендельские щиты с орнаментальными золочеными накладками в зверином стиле) требовали реакции в виде стихотворного восхваления — описания дара. — Ничтожнейший из людей! Он думает, что я просижу над щитом всю ночь и буду сочинять в честь него песнь! Дайте мне коня! Я догоню и убью его!.. ...Тогда Эгиль сложил все же хвалебную песнь, и она начинается так: Восхвалить хочу я щит — подарок добрый Славу коня морского щедрый воин в дом мой Слово прислал привета В песнях я искусен пусть услышит каждый песню что сложил я (Сага об Эгиле, 78)