Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

С. В. Белецкий полагает на этом основании, что в конце IX в. центр управления краем с Изборска переносится на место Псковского Крома (Белецкий 1996:22-54), где выявлен горизонт пожара 862 г. (Белецкий В.Д., Белецкий С.В. 1993: 9). Во всяком случае, изменения в соотношении центров «Псковского градообразования» — Труворово городище, Кром, Камно — указывают на растущий контроль тех же сил, что в Ладоге и Новгороде, над «западной линией» рубежей и путей Верхней Руси (Лебедев 1999: 313-323).

При всей дискуссионности проблематики Гнездовского археологического комплекса на верхнем Днепре (Авдусин 1991: 12-19, Жарнов 1991: 216, см. прим. 34), не вызывает сомнений, наряду с ранними скандинавскими памятниками у д. Новоселки, сам факт сложения «в ранний период Гнездова» (конец IX — первая половина X в.) населения, включавшего в свой состав скандинавские семьи (оставившие серию женских погребений) в этом ключевом центре Верхнего Поднепровья с выходами и на Западнодвинскую, и на Ловатско-Волховскую речные магистрали (Жарнов 1991:216).

В Среднем Поднепровье к этому времени относят клад из Киева 1913 г., в Шестовицком могильнике под Черниговым «начиная с второй половины IX в. скандинавские вещи сопровождаются предметами византийского и восточного производства», где исследователи склонны видеть особый, по сравнению с «верхнерусским», путь возникновения «такого феномена, как “русы” восточных и византийских авторов» через «синкретизм хазарских, славянских и скандинавских традиций» (Андрощук, Зоценко 2002: 8-10). Безусловно, выход на Днепр, к «Руси Аскольда» в эти десятилетия не был «приоритетом» Ладоги, хотя обнаруживаемый «разрыв» в процессе указанного «синтеза» (демонстрированного в первой трети IX в. Петергофским кладом) оставался проблемой 860-890-х гг., и проблема эта была решена рейдом Олега из Ладоги и Новгорода — в Киев, по летописи, в 882 г.

Центр в низовьях Волхова, однако, сначала стремился решить, и решал на этом этапе, иные задачи: стабилизируется вывоз в Скандинавию монетного серебра, как отмечал В. М. Потин, «увеличение притока восточныхмонет на Готланд в 860-870-х годах, весьма вероятно, отражает то укрепление политических, а возможно, и экономических связей Руси со Скандинавией, которое в старой русской историографии получило название «призвания варягов»». Клады этого времени стабильно дают (по десятилетиям) по 800-1000 монет, притом, что русские клады того же времени представлены вдвое большим количеством серебра (Потин 1970: 68-69).

V фаза (890-920), Ладога Олега Вещего и «волжской торговли русов». Расцвет Староладожского поселения начинается с этой поры, когда «стольным городом» Верхней Руси, безусловно, был Новгород, княжеский и вечевой город «Руси Рюрика». Ладога Рюрика и Олега, однако, не уступала ему по значению, хотя и первый, и второй из «варяжских князей» настойчиво сращивает свою «русь» со славянской знатью и в Новгороде, и в Киеве, где сплотившиеся вокруг Олега «Варязи и Словти и прочи прозвашася Русью» (ПВЛ, 882,1926: 23).

Ладога, очевидно с деревянною цитаделью крепости Альдейгьюборга над гаванью (которую сожжет в конце столетия ярл Эйрик), застраивается спешно и дружно: «большой дом» купеческой артели возведен из разобранного корабельного дерева (как в Константинополе, распродав товар, «русы» продавали часть своих судов «на дрова»), в VI горизонте Варяжской улицы «впервые отчетливо проступает планировка — ряды сооружений, вытянутых по линии север-юг», параллельно берегу Волхова, строго по сохраняющейся с тех пор уличной трассе (Петренко 1985:92). Плакунекий курган № 6 организует вокруг себя пространство «дружинного некрополя», в цепочке сопок над Плакуном совершено погребение (?) с ритуальным захоронением коня, с уздою, украшенной 39 серебряными накладками (Петренко 1994: 123), по-видимому, в это время всего более совершено захоронений в ладожских сопках, и в Заморье (3-III, 4-II,), и на Победище (14-1), и на Княщине (15-V), и, наконец, центральное из погребений на вершине сопки Плакуна (11-III, п. 4).

Это захоронение, безусловно, превосходило по ритуальному рангу самые представительные «камеры типа F» (воина с конем) появляющиеся в это же время в Бирке. И по количеству (две, а не одна), и по положению лошадей — не в ногах, внутри камеры, а снаружи и вдоль борта (Носов 1985:152, рис. 5; Петренко 1994: 84, рис. 45; ср. Михайлов 1995:50-55); по «княжескому» набору стрел (соответствующему «стандартам» Венделя и Вальсъерде), как и составу разрозненного, но представительного убранства, погребение сопоставимо если с «камерами», то разве что «ладейно-камерной» королевской могилы Хайтабу этого же или чуть более позднего времени. «Византийский след» в виде поясной пряжки не требует комментариев; а для «Карлы, Инегельда» и прочих послов «великаго князя рускаго» погребение вождя в ладье с конями вполне соответствовало бы именно рангу этого их конунга.

Ладога выступает эпицентром и первоисточником ряда процессов, развернувшихся на этой фазе от Бирки до Константинополя, отображенных в появлении иерархии камерных могил «русов Бирки» или в договорах византийских басилевсов с киевскими послами и «великим князем руским». Археологические проявления этих процессов — это подъем Алаборга и расцвет курганной культуры Приладожья (где в Усть-Рыбежне воздвигнут еще один курган знатного воина с мечом и оружием и поставленной над останками кремации не сожженной ладьей для посмертного плавания), появление серии «скандинавских» погребений мужчин и женщин в Тимеревском и Михайловском могильниках Ярославского Поволжья, Владимирских курганах Волго-Окского междуречья; «военный лагерь» под вадами Сарского городища (уступающего с той поры место Ростову). Завершающему десятилетию этой «фазы» принадлежат первые из варяжских «больших курганов» Гнездова (с сожжениями в ладье), появление «верхнерусской» деревянной застройки Подола в Киеве и, по-видимому, отдельной «княжеской крепости» Самбат (на Лысой горе) с варяжским могильником у подножья (Булкин, Дубов, Лебедев 1978: 137-145; Лебедев 1985: 255; Дубов 2001: 141-155).

Именно с этой поры актуальны арабские сведения о «трех центрах Руси» — Славиюн, Куйяба, Арса. В наиболее развернутом изложении середины X в. ал-Истахри: «Русы состоят из трех племен, из коих одно ближайшее к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное от них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары и не допускают никого присоединяться к ним и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец» (Гаркави 1870: 276— 277). И. В. Дубов достаточно убедительно обосновал тождество «русов Арты (Арсы)» с купцами-воинами ярославских и владимирских могильников Ростовской земли X в. (Дубов 1982: 104-123). Концентрация скандинавских древностей «средней эпохи викингов» в Ростовской земле не уступает, если не превосходит таковую же в Верхней Руси (Славия, без учета Приладожья) и Поднепровье, с нарастающим «перетеканием» более поздних комплексов от Верхнего к Среднему Поднепровью Киева (Куябы); при этом А. Стальсберг обратила внимание на то, что в могильниках Древней Руси соотношение мужских и женских «скандинавских» погребений не отличается от такого же в могильниках Скандинавии, то есть варяги на этой фазе, по крайней мере, селились на Руси семьями, при этом женщины этих семей (судя по распределению купеческого инветаря, весов и гирек) активно занимались торговлей (Stalsberg 1988:448-481; Стальсберг 1999: 158-163).