Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

В позднейших сказаниях Андрей Рублев заслонил собой своего старшего товарища, по—монашески «спостника», то есть вместе с ним постившегося. Стоглав говорит об иконах, которые надо писать по образцу Рублева, и не упоминает о Данииле. Между тем приведенные выше свидетельства о дружбе Андрея и Даниила дают и любопытную деталь о самом Андрее, называя его смиренным. Это, возможно, настоящая характеристика великого художника как человека простого, негордого, кроткого.

Последнюю свою работу Рублев выполнял в Андрониковом монастыре, на этот раз уже без Даниила, о котором не упоминает сказание о начале Андроникова монастыря. Это произошло после 1427 года.

Последняя, «конечная», работа Андрея Рублева проводилась в Андрониковом монастыре при игумене Александре, который, по Строеву, стал игуменом не раньше 1427 года. Эта дата сходится с примерной датой окончания росписи собора в Троицком монастыре. Следовательно, собор в Андрониковом монастыре расписывался в 1428–1430 годах.

Подведем некоторый итог, конечно, сугубо предположительный, об основных датах в жизни Андрея Рублева. Он родился около 1360 года, в 1395 году, вероятно, уже принимал участие в росписи церкви Рождества в Кремле, в 1405 году расписывал собор Благовещения в Кремле, в 1408 году принимал участие в реставрации Владимирского собора, в 1410–1412 годах предположительно работал в Люблине, в 1415–1420 годах снова работал в Москве и в Звенигороде, в 1425–1427 годах расписывал собор в Троицкой Лавре, в 1428–1430 годах выполнил свое «конечное рукоделие» в Андрониковом монастыре.

Андрей Рублев умер, окруженный славой величайшего мастера своего времени. И вокруг его имени тотчас же стали слагаться легенды. Красивейшую из них передал Иосиф Волоцкий: Андрей и Даниил, неразрывно связанные друг с другом «духовным союзом», даже праздники проводили в созерцании живописи, раздумывая о новых творческих замыслах. Кто может проникнуть в замыслы великих творцов, кто сумеет разгадать, какие живые люди воплотились в трех юношах «Троицы», так необычно, не по—юношески грустных, кто воплотился в ликах апостолов владимирских фресок с их русскими лицами, такими необычными для византийской живописи. Об этом мы можем только гадать и делать предположения.

Но образы эти стоят перед нашими глазами и восхищают нас, как восхищали современников Андрея Рублева и будут восхищать всех любящих прошлое и настоящее русского народа.

В истории встречаются загадки, которые долго привлекают к себе внимание и подчас так и остаются неразрешимыми. К числу таких загадок относится и вопрос о библиотеке московских царей XVI–XVII веков. О ней, как далее будет видно, рассказывают различные источники, и, казалось бы, нельзя сомневаться в том, что такая библиотека существовала. Однако сообщения этих источников подвергнуты сомнению. Одни из них признаны недостоверными, другие считаются если и достоверными, то недостаточными для того, чтобы сказать с точностью, что это была за библиотека и, в частности, были ли в ней латинские и греческие рукописи светского содержания. К тому же первоначальные сухие высказывания наших историков постепенно обросли различного рода легендами и дополнениями.

А между тем вопрос о библиотеке московских царей выходит далеко за пределы простого любопытства. Он имеет громадное значение для понимания культуры средневековой России. Вот почему нам хотелось бы заново поставить эту проблему и познакомить любителей прошлого нашей Родины с одной из ярких страниц ее истории.

О том, что московские цари обладали большой библиотекой греческих и латинских рукописных книг, в Западной Европе в XVI в. ходили разнообразные слухи. Уже в то время была сделана попытка установить, действительно ли имеется такая библиотека. Крайне характерно, что эту попытку предприняли просвещенные итальянские круги, связывавшие сведения о царской библиотеке с последними византийскими императорами. Рассказывали, что византийский император Иоанн незадолго до взятия Константинополя турками в 1453 г. отправил драгоценные греческие рукописи в Москву для их спасения.

Знаток греческой письменности Петр Аркудий получил от кардинала Сан—Джорджо поручение проверить этот слух. Аркудий побывал в русской столице вместе с польско—литовским послом Львом Сапегой в 1600 г.

По словам Аркудия, он при всем своем старании не был в состоянии обнаружить следы библиотеки с греческими рукописями. Как бы в оправдание своих бесполезных поисков Аркудий сообщил, что такой библиотеки якобы никогда и не было. Он прибавил различного рода россказни о том, что великие князья московские были людьми необразованными и как данники татарского хана вынуждены были даже подвергаться унизительным процедурам при встрече ханских посланников.

Эти рассказы обнаруживают источник сведений Аркудия – он говорил о московских царях на основании некоторых авторов. И действительно, одновременно с письмом Аркудия Сапега писал о том же другому католическому прелату, известному Клавдию Рангони, папскому нунцию в Польше, прославившемуся впоследствии содействием самозванцу Дмитрию. Сапега уверял, что в Москве нет никакой библиотеки, за исключением немногих церковных книг.

Однако даже то усердие, с которым Аркудий и Сапега выясняли вопрос о греческих рукописях, показывает, что в Италии существовало мнение, будто в Москве имелись различного рода сочинения знаменитых греческих и латинских авторов. Об этом же говорилось в других сообщениях о библиотеке в Москве, где, по мнению некоторых просвещенных поляков, процветала греческая письменность.

Как видим, уже 300 лет назад мнения о существовании библиотеки московских царей были противоречивыми.

Вопросом о царской библиотеке особенно занялись в конце XIX – начале XX века, когда история русской культуры начала интересовать относительно широкие научные круги. В этом время выступала своеобразная скептическая школа, старавшаяся доказать бедность и убожество старинной русской культуры, в силу чего и речи не могло быть о каких—то сокровищах древнегреческой письменности, якобы сохраненных Москвой.

К числу скептиков принадлежал и С. А. Белокуров, написавший объемистую книгу «О библиотеке московских царей в XVI столетии». [1099]Автор привлек колоссальное количество различного рода материалов с единственной целью доказать, что никакой библиотеки в Москве не было, да и быть не могло, так как Россия того времени еще не доросла до понимания ценности древних греческих и латинских книг.

Труд Белокурова сыграл своего рода роковую роль в вопросе о библиотеке московских царей. Как ни странно, скептицизм еще усилился благодаря выступлению археолога Стеллецкого … в защиту идеи существования такой библиотеки. [1100]Ведь «защита» эта опиралась на фантастические рассказы о различных подземельях в Москве и других городах, где можно было найти хотя бы какой—либо подвал или «загадочную» дверь в подземелье. С этого времени в так называемых «серьезных профессорских кругах» кадетского толка говорить о библиотеке московских царей сделалось даже несколько неприличным. Это стало считаться показателем «квасного патриотизма» и недостаточного критицизма в науке.