В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Льстецы придворные не сдерживали юношу и от этих возмутительных потех, даже приговаривали: — Храбрый это будет царь и мужественный!

Еще в детские годы Иван мог задумываться над своим странным положением: те самые люди, которые во дворце не обращали на него никакого внимания, которые всячески оскорбляли его, во время посольских приемов, при разных торжествах, на глазах народа, величали его своим государем, низко преклонялись пред ним, выказывая себя его покорными слугами. Он был государем — он это знал, об этом ему беспрестанно твердили, он это видел при разных торжественных случаях. Все, что ни делалось, — делалось его именем. И в то же время у себя во дворце он чувствовал себя беспомощным сиротою, которого жизнь — в руках чужих людей, даже врагов его. Пред собою ребенок видел своих недругов, похитителей власти, но бороться с ними не мог. Бессильная злоба, жажда мести гнездились в его сердце, но выказать их было ему страшно, и он таил их — таил до поры, до времени… Научившись читать, он с жадностью накинулся на книги, прочел все, что мог прочесть, изучил Священную историю, церковную, прочел римскую историю, русские летописи, творения святых отцов. Пытливый ум его особенно занимали те страницы, где говорилось о царях, их власти, о том, как государи относились к вельможам. (Впоследствии он умел кстати приводить эти места.) Доброго примера Иван в детстве вовсе не видел. Насилия могучих бояр связывали в его уме понятие о власти с понятием о грубой, дикой расправе; своекорыстные действия вельмож заставляли и его думать только о самом себе, о своих только выгодах. Научиться уважать человеческое достоинство и заботиться о других ему было не у кого. Такое воспитание не обещало ничего хорошего в будущем. Бояре и не предчувствовали, какая гроза на них собиралась в сердце Ивана.

Ему было 13 лет, когда он впервые решился попытать свою силу на боярах, как пытал ее над бессловесными и над беспомощным народом. 29 декабря 1543 года Иван вдруг приказал за что-то схватить князя Андрея Шуйского, главу Боярской думы, и отдал своим псарям для наказания; псари замучили его, волоча в темницу. Проба была сделана. Молодой сокол расправлял свои крылья… Советники Шуйского были по приказу Ивана схвачены и разосланы из Москвы.

Бояре были ошеломлены. Такого решительного нападения со стороны тринадцатилетнего ребенка они не ждали. Понятно, что у него нашлись советники, которые стали направлять его волю; это были его дядья: Юрий и Михаил Васильевичи Глинские. Они могли внушить ему уверенность в его силе и решимость действовать. Погубивши Шуйского, они теперь захватили правление в свои руки. Опалы следовали за опалами. Многие бояре поплатились за свое властолюбие, за неумение угодить Глинским: одних выслали в ссылку, других казнили, а одному отрезали язык за «невежливые слова».

С годами у Ивана дикие наклонности все росли да росли. Никто его не сдерживал, никто не приучал к делу; он с толпою разгульных удальцов то тешился охотой, попойками, буйствовал, то ездил на богомолье по далеким монастырям (в Новгород, Тихвин, Псков и так далее) и на пути творил всякие бесчинства. Прихотливый нрав его искал развлечений, новых ощущений: то внезапно поражал он сановников своей опалой, то так же неожиданно миловал их. Он словно тешился, словно играл своею властью; ему любо было чувствовать свою силу и в гневе, и в милости…

Когда исполнилось великому князю 17 лет, он призвал к себе митрополита и заявил ему, что хочет жениться, и притом на русской.

— Если я возьму себе жену, — сказал он, — из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет, потому хочу жениться в своем государстве, у кого Бог даст, по твоему благословению!

По словам летописца, митрополит и бояре даже заплакали от радости, видя, что государь так молод, а между тем так мудр, что ни с кем не советуется. Пожелал вместе с тем он торжественно венчаться на царство и принять царский титул. Венчание было совершено в Успенском соборе подобно тому, как происходило венчание Димитрия, внука Иоанна III. Юного самодержца, очевидно, тешила мысль уподобиться и по власти, и по титулу царям Давиду, Соломону, Константину и другим, о которых он много читал.

Вскоре за венчанием на царство совершена была и царская свадьба. По всем областям к князьям и боярам была разослана следующая грамота:

— Когда к вам эта наша грамота придет, и у которых из вас будут дочери-девицы, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девиц у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас дочь-девицу утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоту пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу.

Были собраны девицы со всего государства. Выбор царя пал на Анастасию, дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина. 3 февраля была отпразднована царская свадьба.

Женитьба не изменила царя. Он продолжал вести разгульную, беспорядочную жизнь. Глинские по-прежнему заправляли всеми делами. Наместники их творили всякие насилия и неправды. Управы на них искать было негде: юный царь не любил, чтобы его беспокоили просьбами или жалобами… Некоторые, впрочем, пытались жаловаться ему. Явились к нему 70 псковских людей с жалобой на своего наместника. Это не понравилось царю; он стал издеваться над жалобщиками, велел им поджигать волосы и бороды…

Это происходило в одном подмосковном сельце, где был на ту пору царь. В это время пришла к нему весть, что в Москве с одной колокольни сорвался большой колокол. Падение колокола считалось предвестием большой беды, и царь поспешил в Москву. Было и другое предзнаменование. Жил в это время в Москве юродивый Василий Блаженный. Ходил он обнаженный, «как Адам первозданный», и в стужу, и в летний зной. Его чтил народ как угодника Божия. В полдень 20 июня прохожие видели его у церкви Воздвиженья на Арбате, — глядел он на церковь и горько плакал…

— Это не к добру, чует он беду! — говорили в народе.

Все были напуганы и в страхе ждали неведомого несчастия.