В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Таков был, по словам современников, юный самодержец в ту пору, когда подле него были такие люди, как Сильвестр и Адашев. Государь им вполне доверял: Сильвестра величал отцом своим, Адашева считал ближайшим другом. Когда приходилось избирать какого-нибудь духовного сановника, царь посылал Сильвестра побеседовать с ним, изведать его ум и нрав; такое же значение имел Адашев в делах гражданских и военных. Много хороших людей таким образом получили власть и силу.

Юному царю, начавшему царствовать в тяжелую пору, после боярского самоуправства, после страшного московского пожара и народного мятежа, нужны были такие честные и разумные советники, как Сильвестр и Адашев. Но вот народ поуспокоился, управление улучшилось, Казанский поход кончился очень счастливо, царь возмужал, стал увереннее в самом себе; теперь он начал выказывать желание жить больше своим умом: так, после взятия Казани задумал он завоевать Ливонию, а Сильвестр настоятельно советовал ему покорить Крым, но Иван Васильевич не послушался и начал Ливонскую войну. Умный и твердый нравом Сильвестр был из тех людей, которые любят, чтобы другие во всем их слушались; наставительная речь его и охота во все входить, даже в мелочи, начинала уже, видимо, тяготить возмужавшего и самолюбивого царя, тем более что прямодушный наставник не умел хитрить, управлять волею царя ловко, незаметно для него. Но все-таки глубокое уважение и любовь к Сильвестру и Адашеву еще крепко связывали царя с ними.

Вскоре после взятия Казани дело изменилось… Царь сильно занемог. Опасались скорой его кончины. По совету, вероятно, братьев жены, он пожелал распорядиться престолонаследием. В своем завещании он назначил наследником сына своего Димитрия, недавно родившегося. Это значило, что власть до совершеннолетия его должна попасть в руки Захарьиных. Когда князь Воротынский от имени царя начал приводить к присяге его двоюродного брата, Владимира Андреевича Старицкого, и бояр, то князь Владимир отказался присягать ребенку; многие бояре тоже стали противиться этому, говоря, что они не хотят повиноваться Захарьиным: боярское правление было еще у всех свежо в памяти. Спор, шумные речи бояр, даже брань услышал царь из своей опочивальни и обратился к ним с такими словами: — Если вы Димитрию, сыну моему, не целуете креста, стало быть, у вас есть другой государь; а ведь вы не раз целовали мне крест, что мимо меня государей вам не искать. Теперь я велю вам служить сыну моему Димитрию, а не Захарьиным, а вы души свои забыли, нам и детям нашим служить не хотите, в чем нам крест целовали, того не помните. Кто не хочет служить государю-младенцу, тот и большому не захочет служить, и если мы вам не надобны, то это на ваших душах!

В ответ на это окольничий Федор Адашев, отец царского любимца, высказался откровеннее других: — Тебе, государю, и твоему сыну, царевичу Димитрию, крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братьею, нам не служить: твой сын еще в пеленках, и властвовать над нами будут Захарьины, а от бояр в твое малолетство мы видывали многие беды.

Некоторые присягнули, а другие стояли на том, что лучше служить князю Владимиру Андреевичу, чем попасть в руки к Захарьиным.

Царь лично потребовал у князя Владимира, чтобы он присягнул, но тот противился.

— Знаешь сам, — сказал ему царь, — что станется на душе твоей, если креста не хочешь целовать!

Затем царь обратился к боярам, давшим присягу, и сказал: — Бояре, я болен, мне уж не до того; а вы, на чем мне и сыну моему Димитрию крест целовали, по тому и делайте!

Эти бояре стали настоятельно требовать у сторонников Владимира Андреевича, чтобы они не выходили из царской воли и присягнули Димитрию. Снова поднялись споры, шум и брань…

Владимира Андреевича некоторые корили за то, что он и его мать в это время раздавали деньги своим служилым людям, как бы задабривая их… Его даже стали бояться — не хотели пускать к больному государю. Сильвестр, молчавший до тех пор, вступился за князя.

— Зачем вы не пускаете князя Владимира к государю, — сказал он боярам, — он добра хочет государю.

Бояре отвечали, что они поступают по присяге царю и сыну его и заботятся о том, «как бы государство их было крепче».

С этих пор началась рознь и вражда у присягнувших бояр с Сильвестром и его сторонниками.

На другой день царь призвал бояр и снова требовал от них присяги, говорил, что по тяжкой болезни он сам не может приводить к присяге, и поручил это дело боярам — князьям Мстиславскому и Воротынскому. При этом царь сказал присягнувшим боярам:

— Вы дали мне и сыну моему душу на том, что будете нам служить; а другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть; так если по воле Божией умру, то вы, пожалуйста, не забудьте, на чем мне и сыну моему крест целовали: не дайте боярам сына моего извести, но бегите с ним в чужую землю, куда Бог вам укажет… А вы, Захарьины, думаете, что бояре вас пощадят? — вы у них будете первые мертвецы, так вы бы за сына моего и за его мать умерли, а жены моей на поругание не дали.

Из этих слов видно, какие тяжкие и мрачные мысли о судьбе семьи обуревали душу больного царя и как он смотрел на бояр, не хотевших присягать его сыну. Они испугались слов царя, увидели, что он смотрит на них как на изменников, готовых даже погубить его семью, и стали давать присягу… Некоторые присягали только из страха, боясь, что им плохо придется от царя в случае его выздоровления. Не обошлось и тут без пререканий и жестких слов между боярами. Князя Владимира Андреевича, по свидетельству одного летописца, бояре насильно заставили присягнуть — объявили ему, что иначе не выпустят его из дворца.

Царь выздоровел. Понятно, какие чувства должен был питать он к боярам, которые так долго и упорно противились его воле; у него, конечно, была причина сильно страшиться за участь своей семьи в случае, если бы царем стал Владимир Андреевич, который мог живо помнить расправу с отцом своим и дядею. И вот между непокорными боярами, стоявшими за Владимира, царь видит людей, самых близких к Сильвестру и Адашеву. Отец Адашева прямо высказывает нежелание служить царским родичам; сам Сильвестр заступается за Владимира Андреевича, а Алексей Адашев хотя и присягает, но голоса его, убеждающего повиноваться царской воле, не слышно среди боярских споров…