Николай Лузан - Сталин. Охота на «Медведя»

– Никак нет, Лаврентий Павлович, и армия и флот есть, только ими бездарно командуют. Вот, например, – Абакумов обратился к еще одному документу и зачитал: – «2-я танковая дивизия входит в 4-й механизированный корпус, по состоянию на 22 июня 1941 года имело на вооружении: новейших танков КВ – 50 единиц, Т-34 – 140, а также 122 исправных танка старых образцов». К 13 июля в дивизии осталось всего 9 танков.

– Девять?! За двадцать дней потерять 300 танков?! Да как так такое могло случиться?! – не поверил Берия.

– Случилось, и потеряли их не в боях! – с ожесточением произнес Абакумов и извлек новый документ: «Журнал боевых действий 2-й танковой дивизии», открыл закладку и указал: – Вот, смотрите, Лаврентий Павлович, здесь отметка о том, что в боестолкновениях потеряно 50 танков, а про остальные 253 не говорится ни слова.

– Так какой же ответ?

– Его можно найти в «Ведомости наличия боевых и вспомогательных машин» 8-й танковой дивизии.

– И что в ней?

– Она показывает исключительную живучесть вспомогательных машин в сравнении с танками. Согласно «Ведомости», к 1 августа 1941 года из 312 танков, числившихся за дивизией, осталось всего 3 единицы. Потери – 93 %. В то же время из 572 грузовиков ЗИС-5 уцелело 317, из 360 ГАЗ остались на ходу 139, из 23 легковушек – 17 продолжали исправно возить командиров и политработников.

– Вот же сволочи! Бросили все и драпанули! – и снова вспышка ярости охватила Берию. – Трусы! Мерзавцы! Подлецы!

– Товарищ нарком, если не будем ставить к стенке паникеров, то так до Москвы докатимся.

– Неужели им Павлова мало?!

– Выходит, мало.

– Но если направо и налево стрелять, то с кем останемся?

– Останемся! Десяток другой самых отъявленных паникеров поставим к стенке, остальные сами в чувство придут! Паникеры пострашнее гитлеровских танков. Цифры говорят сами за себя, – настаивал на своем Абакумов.

– Ладно, Виктор Семенович, оставь документы, я доложу товарищу Сталину, – согласился Берия и затем затронул одну из самых острых и болезненных тем: – Что нового получено в отношении Якова Джугашвили?

Абакумов подобрался и, прокашлявшись, доложил:

– Сын товарища Сталина жив и находится в плену, товарищ нарком. По оперативным данным, он вывезен на территорию Германии и содержится в одном из концентрационных лагерей.

– Это я и без тебя знаю! Фашисты листовками с его фото все наши окопы забросали, – с раздражением произнес Берия. – Меня интересует, где именно находится? Какова охрана? Имеются ли к нему подходы?

– Мы работаем в этом направлении, товарищ нарком.

– Плохо работаете, Виктор Семенович! Товарищ Сталин при каждой встрече тычет мне в рожу этими листовками. А теперь представь, если они появятся с физиономией Кирпоноса, то он с нас три шкуры сдерет.

– Понимаю, Лаврентий Павлович, был бы Кирпонос в плену у фрицев, так они бы об этом уже на следующий день раструбили бы.

– Виктор Семенович, давай не будем гадать. Я должен представить Сталину железные доказательства гибели Кирпоноса…

– Так есть же протоколы допросов моих подчиненных и офицеров штаба.

– Одного этого мало. Пусть твои особисты найдут тех, кто похоронил Кирпоноса, вплоть до того, что составят схему, где находится могила. Жду твоего доклада через три дня! – распорядился Берия.

– Есть, – принял к исполнению Абакумов, спустился к себе в кабинет, вызвал начальника 4-го отдела – контрразведка в сухопутных войсках – и дал ему указания отправить сотрудника в командировку на Юго-Западный фронт.

В ночь на 3 октября 1941 года старший оперуполномоченный этого отдела капитан Виктор Тарасов вылетел в расположение советских войск. Вслед за ним в адрес временно исполняющего должность начальника Особого отдела Юго-Западного фронта, бригадного комиссара Николая Селивановского, за подписью Абакумова была отправлена шифровка. В ней ему предписывалось оказать «товарищу Тарасову всемерное содействие в получении абсолютно достоверных материалов, подтверждающих гибель бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса».

Ранним утром 4 октября самолет с Тарасовым и группой армейских офицеров приземлился на полевом аэродроме; центральный подвергался постоянным бомбежкам гитлеровской авиации, неподалеку от Харькова. За те полтора часа, что Тарасов добирался до расположения Особого отдела Юго-Западного фронта, а также из беседы с встретившим его сотрудником – старшим лейтенантом Владимиром Ильиным, он понял: положение советских войск по-прежнему оставалось отчаянно тяжелым. Враг наступал не только на передовой, но и активно действовал в тылу. Его разведывательно-диверсионные группы совершали теракты против командиров, подрывали мосты и выводили из строя линии связи. В Харькове еще не была слышна артиллерийская канонада, а город уже жил фронтовой жизнью. Повсюду виднелись следы авиационных налетов и пожарищ. В воздухе, пропитавшемся запахом гари и смерти, витало чувство обреченности. Оно не покидало Тарасова до самого Особого отдела.

Он располагался на северо-восточной окраине города, в районе «Сокольники», в зданиях знаменитой детской колонии – коммуне имени Дзержинского. Война каким-то чудом обошла ее стороной, ни одно из зданий не пострадало от бомбежки. Казалось, что ее основатель и одновременно учитель, товарищ и отец – Антон Макаренко и его дети-коммунары только-только отправились в очередной поход.

Тарасов шел по просторному коридору центрального корпуса, а его с плакатов и фотографий встречали задорными улыбками коммунары-колонисты. В какой-то момент ему показалось, что вот-вот зазвенит школьный звонок, и в коридоре, в классах зазвучат звонкие детские голоса и раздастся беззаботный смех. Через мгновение эта иллюзия исчезла. Навстречу ему и Ильину под дулом автомата конвоира спускались трое. Красноармейская форма не ввела в заблуждение, перед ним находились переодетые гитлеровские диверсанты – парашютисты. Об этом говорили ссадины на лицах и рация за плечами одного из них.

Поднявшись на второй этаж Тарасов и Ильин остановились у дежурного по Особому отделу. Тот доложил Сел ивановскому об их прибытии и, получив разрешение, пропустил в кабинет. Навстречу им поднялся из кресла высокого роста, статный бригадный комиссар. Свою службу в органах госбезопасности он начинал в должности помощника оперуполномоченного Особого отдела ОГПУ Среднеазиатского военного округа в далеком 1922 году. С того времени дальнейшая жизнь Селивановского была тесно связана со спецслужбой. Без взлетов и падений ему удалось пройти «в поле» все служебные ступеньки и вырасти в звании до комиссара. Незаурядный ум и блестящие аналитические способности привели его в разведку. В 1937 году в составе пражской резидентуры Селивановский познал на себе железную хватку и изощренность гитлеровской разведки. Война снова вернула его в военную контрразведку.