Георгий Березко - Ночь полководца

Труд - постоянный, изнурительный - поглотил всю энергию Николая, все его душевные способности. Бесконечные физические усилия составляли, как теперь выяснилось, главное содержание жизни людей на войне. Перед тем как вступить в бой, им приходилось много ходить, таскать тяжести, подолгу не раздеваться, терпеть холод, мало спать. В избе, где они ночевали, тесно привалившись один к другому, было трудно дышать; в землянках горький дым ел глаза. И ничто здесь, в окружающем, не вознаграждало как будто за эти непомерные лишения... Шли весенние дожди, намокшая одежда не просыхала на Николае, но это ни в ком не вызывало сочувствия. Люди соседствовали со смертью, но часто были невнимательны друг к другу, грубы, насмешливы. Командиры отдавали приказания резкими голосами, взводный хмурился и почему-то злобно поглядывал на Уланова, когда тот, изнемогая, тащился вместе со всеми в походной колонне. И даже товарищам по отделению не было, казалось, дела до того, что Николай Уланов собирался отдать за родину жизнь, единственную у него.

Николай устал стоять и опустился на корточки. В темноте было слышно бойцы хрустели сухарями, жевали; булькала жидкость, выливавшаяся из фляжек.

- Умял консервы, Рябышев? - прозвучал саркастический голос Кулагина.

- Нет еще, - невнятно, видимо, с полным ртом, отозвался солдат.

- Ничего, питайся... Запоминай вкус... На том свете не дадут таких... сказал Кулагин.

- Ну, чего... чего цепляешься? - давясь, прохрипел Рябышев.

- Чудак, для твоей пользы говорю...

Николай слабел от тоски и одиночества. Неожиданно для самого себя, юноша беззвучно заплакал. Он не опускал лица и не утирал слез, набегавших на мокрые от дождя щеки.

- Ох, и достанется нам! - снова услышал он недобрый голос Кулагина. - В такую мокрель наступать вздумали.

- Содержательный день предвидится, - произнес глуховатый бас, принадлежавший солдату со странной фамилией Двоеглазов.

- Ничего не достанется! - звенящим голосом заговорил Николай. Губы его стали солеными, он облизнул их.

- Москвич! И ты здесь? - сказал Кулагин.

- Ничего не достанется, - повторил Николай. - Зачем панику разводить.

Он и сам был взволнован неожиданной быстротой, с которой очутился на передовых позициях. В глубине души он чувствовал себя обманутым обстоятельствами, и лишь самолюбие не позволяло ему признаться в этом.

- Какая тут паника? Застрянем в грязи, вот и все, - проговорил Кулагин.

- Кому интересно застревать, тот, конечно, застрянет, - перебил Николай. Не видя Кулагина, он мог не скрывать своих слез, только голос его дрожал, готовый сорваться. - А кто понимает, что враги топчут родную землю, что родина в опасности, - тот застревать не станет.

- Ты кому это говоришь? - пробормотал, как будто удивившись, Кулагин.

- Очень правильно, что мы наступаем! - всхлипнув, закричал Николай. Ни минуты нельзя терять, когда подумаешь, что там творится... в Смоленске, в Минске. Немцев надо гнать, гнать безостановочно... А рассиживаться мы после войны будем.

- Не кричи. Услышать нас могут, - сказал Двоеглазов.

- Ох, я забыл! - прошептал Николай, пораженный тем, что враги находятся так близко от него.

Несколько секунд он испуганно прислушивался.

"Господи, зачем я все это говорил! - подумал он. - Как будто бойцы не понимают... Завтра многих уже не будет..."

Но Николай спорил не столько с Кулагиным, сколько с вероломной судьбой. Испытания, выпавшие на его долю, были слишком тяжелы, и со страстным отчаянием он защищал то, что облагораживало их...

Установилось недолгое молчание. Слышались чьи-то чавкающие шаги, стучали по плащ-палаткам капли, падавшие с ветвей.

- Вот я увижу, как ты их гнать будешь, - со злостью сказал Кулагин.

"Увидишь... Все увидят..." - мысленно отвечал Николай, огорченный, пристыженный, готовый героически умереть сейчас, сито минуту.

- А меня учить нечего, - продолжал Кулагин, - я тоже всякие слова говорить умею.

- Перестань, - прогудел Двоеглазов.

- Чего он лезет? Сам наклал полные штаны, а других агитирует.

"Пусть говорит, пусть... Завтра все увидят, все узнают..." - твердил Николай.

Он чувствовал себя отвергнутым товарищами, но решимость завтра же оправдаться в их глазах несколько успокоила его. Глаза его высохли, и во всем теле ощущалась та томительная пустота, что бывает после слез. Бойцы молчали, кто-то возился, позвякивая котелком, кто-то неразборчиво шептал во сне.

"А я вот не могу спать", - подумал Уланов. Он облокотился на мешок и положил голову на руку. Сырой, винный запах перегнивших листьев поднимался от земли.

"Странно, что ничего не меняется, хотя завтра, быть может, меня не будет... - неясно думалось Николаю. - Так же пахнут старые листья, так же шумит дождь..." - не словами говорил он про себя, но таков был смысл его грустного недоумения.

Николай незаметно задремал и проснулся от сильного холода. Сразу припомнив все ожидавшее его в действительности, он ужаснулся своей участи. Острое сожаление о том, что отлетевший сон не возвратится, пронзило Николая. Ежась, шевеля окоченевшими ступнями, он пытался сообразить, много ли прошло времени и как скоро начнется то, что неотвратимо приближалось.

- ...Я человек счастливый, жаловаться не могу, - услышал он низкий голос Двоеглазова. - Восемь лет мы с женой прожили, как первый день...

- У меня жена со слезами осталась да с ребятами, - проговорил Кулагин.

- Какая твоя профессия? - спросил Двоеглазов.

- Валенки я валяю, овчины могу работать. В артели я...

- Ничего... Это дело хлебное, - одобрил первый солдат.

- Пока дома был - хватало...

- Как уходил я, - сказал Двоеглазов, - жена заплакала и говорит: "Только бы живым тебя увидеть, а орденов мне не надо..." - "Почему не надо?" - спрашиваю. "Бросишь ты нас, и меня и девочек, если героем вернешься". - "Не может этого случиться", - объясняю я ей. "Может, потому что герои на молоденьких женятся". - "Выдумываешь себе беспокойство..." смеюсь я. "Ничего не выдумываю, - отвечает, - за героя любая пойдет..."

- Ребята, вы меня не оставляйте, если что, - тихо попросил Рябышев.

- Надо думать, после войны большое строительство будет, - продолжал Двоеглазов. - Во всех городах памятники победы должны стоять... На мою профессию лепщики огромный спрос намечается. Если живой останусь, жену в шелк одену... И девочек тоже... Двое их у меня... Пускай в крепдешине растут.

- Баловать тоже не к чему, - возразил Кулагин.

- Почему же не баловать, раз мы победим...

- Скоро, что ли, пойдем? Который час? - послышался спокойный хриплый тенорок Колечкина.

- Поспал напоследок? - опросил Двоеглазов.

- Один раз не в счет...

- Точно... Счет начинается после ста, - согласился Двоеглазов.

- Ребята!.. Как я по первому разу... вы меня не бросайте, если что... пролепетал Рябышев.