Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Он зримо представил себе, какая буря разразится в Ленинграде, когда Люда вручит адресату эту записку. И еще того раньше — когда она только появится в доме родителей, от которых он скрыл свой «позор».

Буря действительно разразилась, а еще через час, после того как Люда, вручив записку, ушла, принесли телеграмму: «Виктор погиб…»

Он погиб, не решив ни одной из «проблем, проблем», а лишь создав новые, которые остаются и по сей день.

Я читаю письмо Люды в редакцию — огромное письмо, занявшее полностью две ученические тетрадки, — и пытаюсь представить себе их разговор — тот последний разговор перед тем, как ей улететь в Ленинград. И не только этот разговор, но и те, что велись между ними все последние месяцы, полные обид и претензий.

И чем больше я читаю эти тетрадки, тем отчетливей — из намеков и полунамеков — проступает фраза, которую особенно часто она повторяла: «Ты должен!.. Ты должен!..» А что, в сущности, он должен? Виктор выполнил все требования закона. И поступил так, как диктовала ему совесть. Он не сделал лишь одного — не женился. Но э т о было п р о т и в его совести, а то, что против совести, то безнравственно. Ибо — фальшиво.

Можно ли удивляться, что непомерные требования к Виктору сменились столь же непомерными к тем, кто потерял сына и мужа? Случилась трагедия, но Люда требует, чтобы родители и жена построили ей квартиру, чтобы — «по моральным соображениям» — отказались в ее пользу от своих «прав на наследство» (вклад в сберкассе на очень скромную сумму).

По моральным соображениям отказаться от права? Меня сильно смущает встречающееся порою в письмах и даже в газетных статьях «столкновение лбами» морали и права. Советский закон воплощает в себе нравственные принципы нашего общества, которым придана обязательная сила, поэтому человека, поступающего по закону, решительно не в чем упрекнуть. Достаточно допустить даже самое малое исключение из этого непреложного правила, и каждому откроется произвольная возможность самому толковать, когда следует поступать по закону, когда — нет. Борясь с правовым нигилизмом, нельзя поощрять этот же самый правовой нигилизм под флагом борьбы за мораль.

Допустим, действительно, женщине, прожившей с мужем лишь десять дней, негоже претендовать на наследство. Допустим, хотя это, конечно, не так. Посмотрим, однако, на историю с наследством ее глазами: ведь она должна отказаться от того, что ей законно положено, в пользу женщины, которая самим своим существованием стала причиной гибели ее мужа. Хороша ли эта женщина, плоха ли, виноват ли Виктор в чем-нибудь, нет ли — вопрос другой, но ведь муж погиб, и эта женщина, — разумеется, вопреки своей воле, — прямо к этому причастна. Так можно ли, нравственно ли требовать от жены т а к о г о шага?

Или — квартира. Да, Виктор обещал ее построить, обещал — чтобы ж и т ь. Но он трагически ушел из жизни — должны ли теперь родители в своем безутешном горе оплачивать еще и этот счет?

Или — ребенок. Да, Виктор хотел воспитать его, он выполнил все те формальности, которые были необходимы, чтобы ребенок имел отца, он мечтал, чтобы его родители заботились о внуке. Теперь Виктора нет, и внуку — этой живой плоти безвременно ушедшего сына — они готовы отдать все тепло. Но допустимо ли диктовать им те формы, в которые только и может облечься их забота?

Вопросов много, и, вероятно, каждый из них породит вовсе не однозначные ответы. Жизнь вообще не любит однозначных ответов, она сложна, и каждая человеческая судьба — свой мир, непохожий на остальные. Оттого-то всегда кажется грубой и примитивной «отмычка», с которой иные «моралисты» любят ломиться в чужие души, навязывая априорно готовые схемы.

Легко понять человека, жизнь которого не задалась, надежды рухнули, а планам не было дано свершиться. Понять и посочувствовать ему… Но нельзя согласиться с такими людьми, искренне считающими, что все вокруг им что-то должны.

Мало думая о последствиях своих поступков, не чувствуя всерьез никакой ответственности за свои действия, они не ведают, как именно повелевает поступить им их собственный долг, но чрезмерны в своей необузданной требовательности по отношению к другим.

Если бы каждый помнил прежде всего о с в о е м долге, соблюдал бы его в точности, он не позволил бы себе и к другим предъявлять требования невыполнимые, находящиеся за гранью того, что человек обязан. Наверно, драм тогда стало бы меньше, а «конфликтные ситуации», которые вообще-то неизбежны до тех пор, пока существует жизнь, в значительной мере лишились бы своей остроты.

1973

Никогда еще мне не приходилось читать такой противоречивой, непререкаемо категоричной в своих полярных суждениях почты! Письма яростно спорили друг с другом, безоговорочно поддерживая какого-либо одного героя очерка и столь же безоговорочно осуждая других. Крайность «обвинителей» была под стать крайности «защитников», и какое-то время я даже жалел, что вынес подлинную человеческую драму на публичный суд.

Драма эта, как видно, задела многих, «наложившись» на чьи-то трудные судьбы, разбередив незажившие раны. Она вызвала у многих потребность рассказать о себе — с той же обнаженностью и болью, с какими была воспринята ими чужая драма, чужая несложившаяся судьба…

«Прочитала очерк уже лежа, перед сном, и настолько взбудоражилась, что во втором часу ночи вскочила с постели — и вот строчу» — так начиналось одно письмо. Подобных писем — взволнованных, доверительных, даже обидных — было много, очень много, и это убедило меня в том, что за «частной» семейной драмой действительно кроется нравственная проблема, требующая осмысления и обсуждения.

В письмах не только давались безапелляционные «оценки» героям, не только рассказывалось об иных — похожих и непохожих — семейных драмах: размышляя о поступках Виктора, Люды и Гали, авторы писем спорили о подлинных и мнимых этических ценностях, о том, что такое порядочность и долг.

«Эта история, — писала контролер заводского ОТК из Новороссийска З. Матвеева, — вызывает много мыслей, заставляет по-новому увидеть и пересмотреть сложившиеся стереотипы нашего отношения к подобным конфликтам. Не сомневаюсь, что под влиянием традиционных представлений о «покинутой», «обманутой» женщине с ребенком многие возьмут под защиту Люду. И глубоко ошибутся.

Автору удалось показать очень характерный, но, к сожалению, не очень привлекательный тип женщин, которых отличает непомерная требовательность к другим и полное забвение чувства личной ответственности. Женщин, не упускающих ни одного случая напомнить о своих правах, но упорно забывающих о своих обязанностях. У таких людей всегда есть в запасе и демагогия, и набор безотказно действующих аргументов, рассчитанных на жалость, на участие.