Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Не могу представить себе, чтобы женщина, искренне любившая Виктора, могла оскорбить его память шантажом по отношению к родителям, оплакивающим потерю сына. Не могу представить себе, чтобы любовь и семейные узы можно было навязывать кому бы то ни было, фальшиво прикрываясь при этом «интересами ребенка». Только большое взаимное чувство, глубоко осознанное обоюдное желание быть вместе способны создать счастливую семью на долгие годы».

Однако такую точку зрения заняли далеко не все мои корреспонденты. Позиция тех, кто был решительно «против», наиболее решительно и резко выражена в письме владимирского журналиста А. Белявского:

«Вызывает удивление концепция автора, рассказавшего о «семейной драме» не с позиций высокого нравственного идеала, а с точки зрения примитивной житейской утилитарщины. Рассуждения автора, в сущности, близки концепции циничного аморализма, отрицающего существование общепринятых моральных ценностей… История Виктора и Людмилы — не только «материал для раздумий». Она — симптом опасной болезни нравов, эпидемии, которая поразила современный буржуазный мир. Бациллы этой болезни проникают иногда и к нам. И хотя в нашем обществе подобные «связи» — крайняя редкость, это не значит, что мы должны относиться к ним терпимо… Главные герои этой истории наказаны за опошление любви».

Учительница Н. Новикова из Свердловской области ничего не знала о доводах А. Белявского, но ее письмо — как бы ответ на них, ответ, основанный не на абстрактном теоретизировании и не на «житейской утилитарщине», а на жизни. Такой, какая она есть: многотрудной и многосложной, не влезающей в тесные рамки, сколоченные раз и навеки. Хотя Н. Новикова не цитирует прямо К. Маркса и В. И. Ленина, однако в своих размышлениях она исходит из хорошо известных их высказываний о нравственной основе союза мужчины и женщины.

«Автор, — пишет учительница, — отвергает привычную схему: или большая любовь — или пошлые, аморальные отношения. И третьего будто бы не дано. Между тем в жизни все сложнее: дано и третье, и четвертое, и пятое… Далеко не к каждому приходит любовь, которую он проносит через всю жизнь. Сплошь и рядом случается, что чувство, которое человек принимает за «любовь до гроба», со временем (иногда очень быстро) иссякает. Жаль, что это так, но ведь это так! Иначе не было бы разводов. Как ни горько, что распадается семья, но вряд ли хоть один серьезный человек на этом основании осмелится сегодня выступить с предложением запретить разводы. Бывает, что нравственней развестись, чем сохранить семью, основанную на лжи и обмане, когда брак становится «мертвым» и его существование — лишь «видимость и обман».

Но разве не приложимы эти требования коммунистической морали к отношениям, возникшим между Виктором и Людой, хотя их отношения и не были скреплены загсом? Можно ли осудить человека за то, что он не поддался давлению извне, а послушался своего внутреннего голоса и не создал с Людой семью, заведомо обреченную на распад?

Спору нет, крепкая семья, основанная на большой любви, — наш нравственный идеал, и счастлив тот, кто познал его не в книгах, а наяву. Но и отношения людей, построенные на обоюдном желании быть вместе, нельзя третировать как безнравственные. Безнравственно навязывание себя, безнравственно создание семей, где есть только видимая оболочка брака, но нет того, что составляет этический минимум любого супружеского союза: добровольное желание к а ж д о г о строить жизнь вместе».

Эти рассуждения, под которыми я с удовольствием бы подписался, хочется дополнить иллюстрацией — историей трех молодых людей, очень кратко и выразительно рассказанной двадцатилетним Виктором Аношкиным из Тульской области:

«Два года я дружил с Олей. В июне мы поехали поступать в вуз. По конкурсу мы не прошли, но там познакомился я с Наташей. И понял, что встретил ту, которую мечтал видеть рядом. Оле я все объяснил, но она ждала ребенка. Я уходил в армию — оставить ее одну в таком положении я не мог. Мы расписались. У меня не было сил встретиться с Наташей, я ей все объяснил на бумаге и добавил, что не хочу быть препятствием в ее жизни. И вот дома растет Сережа, мой сын. Я воспитывался без отца и матери, не хочу, чтобы Сережа не имел материнской заботы и твердой отцовской руки. Но я не смогу жить с Олей. Этот год превратился для меня в один мучительный день, которому нет конца. Во сне я вижу Наташу, все думы о ней, Оля чувствует это, и вот она мне написала: «Я была неправа, что не оставила тебя в покое после встречи с Наташей. А жить только ради Сережки, который заставит тебя смириться с тем, что любовь ушла, — этого я не хочу, потому что жизни настоящей не будет».

Видимо, таким был бы и конец «семейной драмы» Люды и Виктора, если бы Виктор «поддался давлению извне», а не «послушался своего внутреннего голоса»: менее трагическим, но очень далеким от того идеала, к которому мы все так стремимся. А может быть, и не менее трагическим: боюсь, что и в насильно навязанной семье воинственное «ты должен!» продолжало бы звучать с прежней, и даже с еще большей, силой. И выдержать это «ты должен!» человек ранимый, эмоциональный, душевно не очень-то сильный вряд ли бы смог.

В огромном потоке читательских писем оказались и такие, где автора упрекали в «сугубо мужском взгляде на драму женской души». «Как такую тонкую ситуацию дали распутывать мужчине?» — недоумевала одна читательница, и тот же вопрос повторялся в десятках других писем. Так родилась мысль узнать мнение двух популярных и уважаемых женщин, которые не претендовали на то, чтобы стать голосом всего женского населения, но которые, однако же, для многих и многих воплощают женственность, порядочность и благородство: с известной актрисой театра и кино Аллой Демидовой, создавшей образы многих наших современниц, и с той, что ежевечерне «без стука входит в дом», становясь как бы членом миллионов семей, — диктором Центрального телевидения Валентиной Леонтьевой.

Их диалог, вышедший далеко за пределы конкретной истории, рассказанной в очерке, значителен и любопытен, — мне хочется извлечь из него лишь несколько мыслей.

Алла Демидова обратила внимание на одну «знаменательную примету времени: в другие эпохи жертвой внебрачной связи стала бы Люда. Это ей пришлось бы расплачиваться за «незаконнорожденного» ребенка. Именно ее затравили бы церковь, общество, «добропорядочная» среда. А теперь удар пал на того, кто раньше был бы лишь окружен романтическим ореолом «сердцееда», любимца женщин…»

А Валентина Леонтьева задала вопрос, на который сама же ответила: «Какую роль в жизни героев очерка играло д е л о? Между строк легко читается, что его герои отнюдь не были снедаемы жаждой творчества. Скорее всего, они относились к работе как к неизбежной необходимости. Быть может, Виктор не запутался бы в любовных «коллизиях», будь он увлечен любимым делом. Быть может, Людмиле не пришло бы в голову заниматься склоками и шантажом, если бы она была захвачена жаждой общественной деятельности».