Григорий Диков - Стандарты справедливого правосудия [международные и национальные практики]

В деле «Gjerde v. Norway» (постановление от 31 марта 1993 года) брат заявителя был осужден в Норвегии за контрабанду наркотиков. Решение суда первой инстанции было вынесено в форме вердикта присяжных и не содержало мотивировки. Однако апелляционный суд указал в своем решении, что инкриминируемые действия брат заявителя совершил совместно с заявителем. Сам заявитель в этом процессе не участвовал, так как сидел в испанской тюрьме в ожидании экстрадиции. Когда его все-таки выдали норвежским властям, был открыт новый процесс, уже против него самого. Норвежская прокуратура опиралась, в числе других материалов, и на решение по делу его брата. Суд приговорил заявителя, и в решении апелляционного суда была ссылка на предыдущее решение по делу брата. Заявитель утверждал, что таким образом была нарушена его презумпция невиновности.

Европейская комиссия, однако, сочла эту жалобу необоснованной. Комиссия отметила, что задачей первого процесса было определить виновность брата, а не самого заявителя. Даже если в первом процессе против брата были рассмотрены и приняты доказательства, свидетельствующие об участии заявителя в сделке с наркотиками, суд не объявил его формально виновным. Как видим, в этом деле Европейская комиссия также в большей степени основывалась на «языке» судебного постановления, чем на его сути.

Похожая ситуация была недавно рассмотрена в российском деле «Miminoshvili v. Russia» (постановление от 28 июня 2011 года). Надо отметить, что в этом деле Суд рассматривал не нарушение презумпции невиновности заявителя, а беспристрастность суда, рассматривавшего сначала первое, а затем второе идентичное дело. Обвиняемые в обоих делах были братьями, и оба участвовали в серии вымогательств. Европейский суд тщательно изучил первый и второй приговоры, вынесенные судьей по этим делам, и отметил следующие аспекты:

1) первый приговор не называл заявителя ни исполнителем, ни сообщником преступлений, вмененных его брату;

2) первый приговор не содержал правовой квалификации действий заявителя;

3) все ссылки на действия заявителя в рамках группы вымогателей были описаны как часть показаний свидетелей, а не как выводы самого суда по фактам дела;

4) описание действий и роли заявителя не являлось обязательным условием для вынесения приговора брату;

5) выводы первого приговора в этой части не имели преюдициального значения в рамках второго процесса.

Суд отметил также, что судья, принимавший участие в обоих делах, был профессиональным судьей и, следовательно, был в состоянии правильно оценить свои собственные выводы в первом деле и рассмотреть второе дело как бы «заново». Несмотря на то что в данном случае жалоба заявителя была сформулирована по статье 6, § 1, представляется, что похожий анализ может быть применен и в делах по статье 6, § 2, Конвенции.

Одна из распространенных в практике Европейского суда ситуаций, связанных с нарушением презумпции невиновности, — высказывания официальных лиц, в которых содержится безоговорочное признание вины подсудимого или подозреваемого.

Классическим делом в этой связи является «Allenet de Ribemont v. France» (постановление от 10 февраля 1995 года). В этом деле заявителя арестовали по подозрению в громком убийстве. В день его ареста министр внутренних дел, глава следственного департамента Парижа и глава криминального отряда полиции на прессконференции изложили обстоятельства дела и заявили, что виновные арестованы, преступление раскрыто, а заявитель был заказчиком преступления.

Европейский суд прежде всего изучил вопрос о применимости статьи 6, § 2. Суд отметил, что презумпция невиновности может быть затронута не только решениями внутренних судов, но и высказываниями официальных лиц. По сути вопроса Суд решил, что высказывания официальных лиц (которые к тому же имели непосредственное отношение к расследованию дела) на пресс-конференции были слишком определенными и не оставляли сомнений в виновности заявителя. Полицейские чиновники не сделали никаких оговорок о том, что это лишь подозрение, и, таким образом, попытались воздействовать и на публику, и на судебные органы, рассматривающие дело.

Этот подход был впоследствии развит в ряде других дел. Так, в деле «Daktaras v. Lithuania» (постановление от 11 января 2000 года) Суд отметил, что в любой судебной процедуре неизбежно будут звучать слова, бросающие тень на подсудимого, выражающие подозрение в его виновности. Эти слова могут содержаться и в показаниях свидетелей по делу, и в обвинительной речи прокурора. Национальные суды не могут игнорировать свидетельские показания, даже обвинительного свойства, и могут воспроизводить их в своих решениях, не рискуя нарушить статью 6, § 2, Конвенции. Что касается заявлений органов уголовного преследования, их интерпретация зависит от контекста, в котором они сделаны. У правоохранительных органов есть право информировать публику о своих действиях и объяснять их со ссылкой на факты, оказавшиеся в распоряжении следствия. Более того, прокурор может выразить свою позицию в обвинительной речи о том, что вина подсудимого доказана совокупностью материалов, собранных на предварительном следствии. Однако до тех пор, пока эти высказывания выражают не уверенность, а только подозрение в совершении преступления, нарушения статьи 6, § 2, нет.

Из анализа этих дел следует, что подход Суда в значительной степени зависит от «интенсивности» обвинений, высказанных официальными лицами. Чем более определенно официальное лицо высказывается о виновности лица, тем больше риск нарушения статьи 6, § 2, поэтому так важен выбор слов и контекст высказываний при общении с прессой (см. постановление по делу «Böhmer v. Germany» от 3 октября 2002 года, а из числа российских дел можно вспомнить «Khuzhin and Others v. Russia» от 23 октября 2008 года, «Mokhov v. Russia» от 4 марта 2010 года).

Вместе с тем эту практику нельзя доводить до абсурда. В деле «Khaydarov v. Russia» (постановление от 20 мая 2010 года) Суд оценивал содержание решения об экстрадиции с точки зрения статьи 6, § 2, Конвенции. В этом решении российская прокуратура, характеризуя запрос об экстрадиции, заметила, что «действия г-на Хайдарова являются наказуемыми с точки зрения российского уголовного закона и соответствуют статьи 209, ч. 2, УК РФ». Европейский суд отметил, что выбор слов, употребленных прокуратурой, является весьма неудачным. Однако Суд не стал впадать в излишний формализм и заключил, что речь здесь шла лишь о том, что основания для экстрадиции были, а не о том, что заявитель действительно совершил какое-то преступление. Иначе говоря, Европейский суд выразил готовность закрыть глаза на буквальное значение слов, употребленных прокурором, и интерпретировать их в том контексте, в каком они были произнесены или написаны.