Юрий Антонян - Психология убийства

Если отношение к смерти — один из наиболее важных признаков цивилизации или данного общества, то и отношение к убийству — столь же важный показатель. Отношение к смерти это по существу психологическая связь с потусторонним миром, куда человек может отправиться и по воле убийцы. Тогда преступник выступает чем-то вроде посредника между живыми и мертвыми, "помогая" понять, что же находится за роковой гранью и чего мы так страшимся. Убийца принадлежит поэтому не только нашему миру, и не случайно совершенное им такое преступление существенно влияет на него самого, изменяя его жизнь, мироощущения, место в среде, контакты с окружающими и т.д., т.е. ставит на нем свою печать. Сказанное подтверждается и опытом первобытных времен, в том числе мифологическим: древние люди боялись убийц, потому что им мог нанести серьезный вред дух убитого, следовательно, они боялись того, что находилось за пределами жизни. Но дух убитого прежде всего преследовал убийцу, а значит, у последнего и была самая непосредственная связь с миром мертвых.

Отношение к убийце как делателю смерти давно изменилось. В наш век за редкими исключениями, которые составляют уж очень кровавые убийцы вроде сексуальных, убийц детей и наемных убийц, отношение к ним вполне терпимое, особенно со стороны родственников и друзей, да и другие не проявляют какого-то особого отношения. Это косвенно подтверждает ранее высказанную мысль о приятии убийства. Сравнительно редко боятся убийцы мести со стороны близких жертвы. Мне известно несколько случаев, когда после отбытия уголовного наказания виновный в таком преступлении, не испытывая никакого страха, возвращался в ту же деревню, где жили родственники погибшего от его руки. Не исключено, что отсутствие мести порождается не только современной культурой и страхом перед уголовной ответственностью, но и тем, что такой вид смерти вполне принимается некоторыми людьми.

Можно отметить много общего между убийством и смертью в несколько ином аспекте, а именно прославление и того, и другого.

Так, в некоторые эпохи смерть принимала весьма романтическую окраску, существовал самый настоящий культ смерти, когда она представлялась прекрасной и желанной. Именно культ, а не только достойное погребение, поддержание могилы усопшего, возведение некрополей и семейных усыпальниц, почитание памяти умершего и т.д.; иногда, как это было в Западной Германии в эпоху Гете, культ принимал форму самоубийств. Я имею в виду особую притягательность смерти, причем без насилия, даже моду на нее, смерть, повторяю, как нечто прекрасное и сладостное. Как раз такой она была в XVIII веке в представлении французской аристократической семьи де Ла Ферронэ, о которой рассказал Ф. Арьес.

Вот как писала о смерти юная экзальтированная Эжени де Ла Ферронэ: "Я хочу умереть, потому что хочу увидеть Тебя, Боже мой!.. Умереть — это награда, ибо это небо... Лишь бы только в последнюю минуту мне не было страшно. Боже! Пошли мне испытания, но не это. Любимая мысль всей моей жизни — смерть, при этой мысли я всегда улыбаюсь. Ничто никогда не могло сделать слово "смерть" для меня мрачным. Я всегда его вижу ясным, сверкающим. Надо родиться, чтобы узнать и полюбить Бога. Но счастье — это умереть". Здесь нет никакого намека на насилие, с помощью которого можно было бы ускорить конец жизни, она лишь кротко ждет его. Но восторженное отношение Эжени к смерти есть не что иное, как психологическая подготовка к раннему умиранию: в семье Ла Ферронэ все страдали туберкулезом легких и умирали сравнительно молодыми.

Этот волнующий человеческий документ — один из огромной массы подобных (художественную литературу, я, конечно, не имею в виду). Есть, по-видимому, и такие, в которых человек, выступая как частное лицо, воспевает убийство, но их намного меньше. Как правило, это люди с садистскими и садомазохистскими наклонностями, нарушениями психики и полового влечения, решающие с помощью насилия свои сугубо интимные и психотравмирующие проблемы. Наряду с этим история изобилует документами и свидетельствами, в которых государственные, политические и религиозные деятели (иногда — одиозные мыслители) призывают к уничтожению других народов, социальных или (и) религиозных групп, по существу прославляя убийство, как, например, это делали германские, испанские и итальянские фашисты и большевики. Призыв поэта Ф. Т. Маринетти "Да здравствует война!..", содержащийся в его Футуристическом Манифесте (1909 г.), тоже призыв к убийству, лишь слегка завуалированный.

Иногда культ убийства носит открытый характер (например, в призывах Гитлера уничтожить еврейский народ или в требованиях покончить с "врагами народа" в СССР) либо косвенный и замаскированный (например, в угрожающей символике гестаповской форменной одежды или в советском "обычае" называть улицы и площади именами убийц, Каляева, к примеру). Во многих временах культ убийства и культ смерти неразлучны, а в нашей истории оба они достигли пика в годы Большого террора и Великой Отечественной войны. Призывы к массовому самопожертвованию, по существу к самоубийству, во время военных действий и соответствующая практика есть прямое выражение культа смерти.

Отношение к убийству и смерти, особенно практику насильственного лишения жизни при тоталитарных режимах, неоднократно обозначали в литературе как возвращение к эпохе первобытной дикости. В своей лекции "Мы и смерть" 3. Фрейд говорил, что древний человек к смерти другого, чужака, врага относился в корне иначе, чем к собственной. Смерти другого он желал достичь, он был страстным существом, свирепым и коварным, как зверь, и никакой инстинкт не препятствовал ему убивать и разрывать на куски существо своей же породы. Он убивал охотно и не ведал сомнений, и древняя история представляет собой в сущности череду геноцидов. Смутное ощущение вины, изначально присущее человечеству, во многих религиях воплотившееся в признание исконной виновности, первородного греха, представляет собой, по всей видимости, память о преступлении, за которое несут ответственность первобытные люди. Этим преступлением было убийство, а поскольку первородный грех был виной перед Богом-Отцом, значит, наидревнейшим преступлением человечества было, очевидно, умерщвление прародителя кочующим племенем первобытных людей, в памяти которых образ убитого позже преобразился в божество.

Разумеется, это гипотеза и не более того, которую, кстати, можно отнести в основном к народам, позже принявшим христианство. Именно христианство стало рассматривать жизнь только в качестве подготовки к смерти, лишив жизнь того, что мы прежде всего в ней ценим, но, впрочем, эта попытка провалилась. Если жизнь есть лишь пролог к смерти, то именно последняя приобретает первостепенное значение и служба ей весьма похвальна, а это убедительно доказали ГУЛАГ и гестапо, а также все некрофилы, в том числе убийцы.