Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Россия вдруг облеклась в государственное величие, заговорила громами и блеснула отблеском европейских наук. Всё в молодом государстве пришло в восторг ‹…›. Восторг этот отразился в нашей поэзии, или лучше – он создал ее [1094].

Официально объявленный процесс трансляции, подразумевающий в узком смысле переводы, а в более широком – нечто среднее между подражанием и трансформацией, заимствование культурных парадигм, привел, помимо прочего, к тому, что Россия впервые получила систематические представления об античных и западноевропейских поэтах и писателях, сформировав некий перечень канонических авторов и произведений. Среди них были классические авторы пасторальных жанров в литературе (Феокрит, Вергилий, Тассо) и их последователи Нового времени во главе с Саломоном Гесснером. Внимание русских привлекает даже литературная дискуссия в рамках «Querelle des Anciens et des Modernes» («Спор древних и новых») [1095]. Напротив, относительно меньшее влияние оказали такие авторы, как Саннадзаро или Оноре д’Юрфе [1096]. Во всяком случае, репрезентативных исследований о рецепции их произведений в России, насколько я могу судить, не существует.

Тема Аркадии становится предметом внимания в рамках классицистически-неогуманистических концепций, приправляющих идеи эпохи сентиментализма возрожденными образами античной литературы. С самого начала тема Аркадии выступает в неразрывной связи с теорией Золотого века. Некоторые русские писатели и читатели полагали, что aetas aurea потерян не навсегда, что он способен возродиться и стать кодом описания предстоящего или уже наступившего идеального времени и для России, и для человечества в целом. Национальная гордость и мечты о космополитическом братстве идут рука об руку. Эта вера в чудо сопряжена с вышеописанной культурной экзальтацией и убежденностью в возможности (само)совершенствования: ее питают не только идеальные представления о будущем, но и концепция просвещенного монарха и подобающие ему панегирики. За всем этим обнаруживается «основной принцип аффирмативного характера культуры» [1097]. В этих дискуссиях понятия «Золотой век» и «Аркадия» становятся синонимами, олицетворяющими мир, добродетельную любовь, следование идеалу умеренности ( temperantia ) посредством обуздания страстей ( moderatio animi ), сословную гармонию, умеренное счастье и близость к природе. Хвала простой деревенской жизни закономерно связана с недоверием к предполагаемо-порочному характеру больших городов Москвы и Петербурга, а открываемые литературой образы новых персонажей – якобы неиспорченных крестьян и пастухов – становятся естественной антитезой образам аморальных галломанствующих дворян. В этой литературной тенденции «удаленная от реальности сфера условно-литературной Аркадии» [1098]получает причитающееся ей по праву.

Традиционный положительный образ Аркадии – в большинстве случаев редуцированный до формул, призывов, аллюзий и прочих попутных упоминаний или сравнений – после нерешительного начала (вероятно, его следует видеть в творчестве А.П. Сумарокова) становится с конца XVIII в. довольно стабильным топосом русской литературы. Его самым плодотворным проводником является Н.М. Карамзин, главный выразитель идей московского сентиментализма и основоположник современных литературы и литературного языка, преодолевших классицистические шаблоны. Путешествие по странам Европы, огромная эрудиция и знание европейских языков сделали его одним из самых образованных русских писателей, в равной мере владеющим поэзией и прозой, равно сведущим в литературной теории, истории искусства и историографии. Он был лично знаком со многими великими умами Европы – от Канта, Гердера и Виланда до Лафатера. По своему воспитанию и интересам он был особенно тесно связан с немецкой культурой. Кроме всего прочего, он переводил на русский язык идиллии Гесснера.

В его знаменитых «Письмах русского путешественника», своего рода стенограмме путешествия автора по европейским странам в 1789–1790 гг., несколько раз упоминается Аркадия. Встреченная на эльбских лугах в окрестностях Дрездена молодая крестьянка кажется ему «аркадской пастушкой», а посещение парка в Виндзоре вызывает графически выделенный экскламатив: « И мы, и мы были в Аркадии !» [1099]. В более поздних произведениях, в частности, в романе «Рыцарь нашего времени» (1803), Карамзин называет период младенчества «счастливым временем», «истинною Аркадиею жизни» [1100]. Вступление на престол новых русских императоров (Павла I, Александра I) Карамзин связывает с надеждой на возрождение века Астреи (распространенный эвфемизм для обозначения царствования Екатерины II) [1101]. В 1790-е годы он создает стихотворение «Песнь мира» – свободное переложение шиллеровской оды «К радости». При этом в текст припева хора он трижды вводит стих: «Век Астреин, оживи!» [1102], не имеющий эквивалента в тексте Шиллера. Карамзин до некоторой степени «аркадизировал» Шиллера, а призыв к возрождению века Астреи, вероятнее всего, имел в виду предыдущее царствование, период правления Екатерины II.

После Карамзина штампованно-позитивные образы Аркадии в русской литературе XIX в. приобретают устойчивый характер. Регулярности их возникновения, несомненно, способствовало и то, что многие выдающиеся немецкие писатели периодически вспоминали знаменитое признание «Et in Arcadia ego». Гердер заканчивает свое стихотворение «Angedenken an Neapel» («Воспоминание о Неаполе») признанием: «Ich, auch ich war in Arkadien» [1103](«Да, бывал в Аркадии и я» [1104]). Это изречение почти в той же форме обнаруживается и у Виланда, Гёльдерлина, Жан Поля, Э.Т.А. Гофмана, Ахима фон Арнима, Вильгельма Раабе и др. [1105]В своей «Приготовительной школе эстетики» Жан Поль даже употребляет выражение «аркадские слова». В 1832 г. Й. Эйхендорф завершает свой посмертно опубликованный рассказ сентенцией: «genug: auch ich war in Arkadien!» («Довольно: и я был в Аркадии!») [1106]. А Гёте, как известно, выбрал эпиграфом к своему травелогу «Итальянское путешествие» оригинальный вариант знаменитой сентенции в настоящем времени: «Auch ich in Arkadien!» («И я в Аркадии!»). Возможно, именно благодаря авторитету Гёте сентенция стала известна в России.

В одном из текстов баснописца И.А. Крылова, в басне под названием «Волк и кукушка» (впервые опубликована в 1813 г.) упоминается об «Аркадии счастливой», где царят покой и мир, реки текут молоком и медом и, «словом, царствуют златые времена» [1107]. В.Г. Белинский пишет об «аркадской наивности» [1108], И.С. Тургенев заставляет своих героев с чувством восклицать «О, Аркадия!» («Записки охотника», глава «Лебедянь»), а его современник Н.А. Некрасов использует выражение «безмятежней аркадской идиллии» («Размышления у парадного подъезда», 1858). Приблизительно в то же время лирик, а впоследствии переводчик Шопенгауэра, А.А. Фет пишет стихотворение под названием «Золотой век», которому предпослан эпиграф – цитата из Шиллера на немецком языке: «Auch ich war in Arkadien geboren» [1109](«И я на свет в Аркадии родился» – «Отречение», пер. Н.К. Чуковского) и т. д., эти примеры можно продолжать.