Александр Ливергант - Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

Пишет гораздо медленнее, чем раньше. И немного «халтурит»: случается, переносит, почти ничего не меняя, в новый роман кое-какие сцены и диалоги из старых, давно увидевших свет. «Никто же всё равно их не помнит», – говорит он в свое оправдание управляющему директору «Дженкинса», своему давнему, еще с двадцатых годов, приятелю Джону Гримсдику.

Некогда могучий организм начинает сдавать: пошаливает сердце, на которое раньше Плам никогда не жаловался, говорил, что не знает, справа оно у него или слева, как у всех. Нередко случаются, как в конце сороковых, вскоре после приезда Вудхаусов в Америку, сильные головокружения – поэтому теперь писатель ходит с палкой.

«С головой у меня всё в порядке, – пишет он Гримсдику, – но вот без палки выходить на улицу не решаюсь».

Больше же всего мучает артрит на обеих руках – и больно, и, главное, мешает работать.

«Мне стало ужасно трудно писать от руки, да и печатать на машинке тоже, – жалуется он Болтону. – Напечатаю пару страниц с нечеловеческими усилиями, а потом приходится прерваться на день-другой».

Через день-другой, однако, безделье переносить больше не в состоянии и, превозмогая боль в негнущихся пальцах, вновь садится за машинку.

От всего этого портится некогда образцовый характер, да и настроение не ахти, в доме теперь меньше шуток, смеха. Хозяин дома ходит (а больше сидит или полёживает) грустный, подавленный. И не только оттого, что не может подолгу работать. Плам тяжело перенес смерть ближайшего друга: Уильям Таунэнд умер в доме престарелых в год их с Вудхаусом общего восьмидесятилетия.

На вопрос корреспондента «Sunday Times» Филипа Нормана: «Бывает, что вы смеетесь вслух, когда пишете что-то смешное?» следует неожиданный для такого оптимиста, как Вудхаус, ответ: «Когда ты предоставлен самому себе, смеешься нечасто». А ведь мы знаем: из его кабинета, когда он работал, не раз раздавался смех: проверял на себе, смешно получается или нет.

Самому себе Вудхаус был предоставлен почти год, когда Этель с конца 1962-го до середины 1963-го бо́льшую часть времени проводила в больнице: подозрение на рак, пугали, что проживет не больше года. Прожила – двадцать один. Без жены Плам жить не привык, скучает без «своего Кролика», ежедневно пишет ей трогательные письма:

«Мой драгоценный, любимый Кролик! Пишу, чтобы сказать тебе, что скучаю без тебя и молюсь, чтобы ты поскорей ко мне вернулась. Люблю тебя, моя дорогая, в миллион раз больше, чем всех на свете вместе взятых».

Впрочем, когда Этель дома, общение мужа с женой сведено теперь до минимума. Бо́льшую часть дня жена проводит у себя в комнате, в постели, и обществу мужа предпочитает «общество» шерри или мартини; с возрастом она разлюбила людей, к которым всегда тянулась, стала анахоретом. Да и характер у Кролика с годами лучше не стал: Этель агрессивна, все ее раздражают, особенно же – вдова Армина Нелла. Невестка Плама приехала из Англии помогать деверю и его жене по хозяйству, «скрасить их существование». Давно, однако, известно: когда родственники съезжаются, чтобы скрасить друг другу существование, добра не жди. Вот и Этель с Неллой, человеком со своими устоявшимися представлениями о жизни, сразу не поладили, не сошлись характерами – в доме возникают ссоры, разговор идет на повышенных тонах. Этель не терпит, когда вторгаются в ее быт, она привыкла всё решать сама, ей мнится, будто Нелла хочет поссорить ее с мужем, наводит свои порядки. Покладистый же Плам боится и не любит скандалов, криков, он еще больше замыкается в себе, старается почаще и подольше не бывать дома. Берет собаку и нетвердой походкой, опершись на палку, отправляется на почту, или на океан, или к Болтону.

Или – новое увлечение! – в Приют для бездомных собак и кошек, совместный проект Плама и Этель, в который они в конце шестидесятых вкладывают тысячи долларов. Доходит до абсурда: в День Благодарения сердобольная пара организует для своих четвероногих питомцев праздничные обеды. Представляю, как бы смаковали эту деталь советские американисты: богач Вудхаус – деньги девать некуда! – кормит спаржей и свиной вырезкой отъевшихся псов, а семья американского рабочего-труженика сидит на воде и хлебе. Роберт Маккрам пишет, что в марте 1969 года, когда нужно было выбирать, что спонсировать – Приют или Далидж, которому Вудхаус многие годы оказывал щедрую финансовую поддержку, – предпочтение было отдано Приюту.

Но и не выходя из дому, он, как бывает со стариками, становится всё более непроницаемым, отрешенным, уходит в себя, предпочитает вступать в разговор не с домочадцами, а с героями своих книг, словно бы сживается с порождениями собственной фантазии. Внук Вудхауса Эдвард вспоминает, как перед отъездом в Англию он зашел к деду проститься. Вудхаус сидел в глубоком кресле и читал Дика Фрэнсиса. Когда Эдвард появился, Плам рассеянно взглянул на внука, которого он в свои девяносто с лишним, очень может быть, видел в последний раз, буркнул: «Прощай, старина. Рады были тебя повидать» – и вновь погрузился в чтение.

На девяностолетие, как и десятью годами раньше, Вудхаус получил много подарков. В середине октября 1971 года (дорого яичко к Христову дню!) в Лондоне вышел очередной Дживс: «Очень вам обязан, Дживс», и не кто-нибудь, а сам Джон Ле Карре отметил в «Sunday Times» «магию, юмор, человечность, безумное, искрящееся веселье» – в книгах, в отличие от жизни, «искрящееся веселье» еще сохранялось. Вслед за Ивлином Во Ле Карре обвинил власти в «позорном проявлении духовной черствости» («disgraceful act of spiritual brutality») в отношении Вудхауса, призывал наградить писателя хотя бы памятной медалью.

«Он бы, наверное, посчитал памятную медаль глупостью, – писал Ле Карре. – Но ведь это, по крайней мере, способ перед ним извиниться. Он бы тогда, может, за ней приехал…»

Ле Карре был услышан. Спустя три года после юбилея, летом 1974 года, в Ремсенберг прибыл из Лондона скульптор – изваять живого классика в полный рост для легендарного Музея восковых фигур мадам Тюссо, где Плам ныне и пребывает вместе с Гаем Фоксом, Шерлоком Холмсом, Черчиллем, Сталиным и прочими знаменитостями – реальными и вымышленными.

Осенью того же года на Лонг-Айленд в гости к Вудхаусу приехали Том Райс Эндрю и Ллойд Уэббер, авторы оперы «Клянусь Дживсом». Встретила их Этель с большим противнем в руках, на котором лежали куриные ножки для целой армии кошек, населявших дом и сад. Гости в сопровождении Вудхаусов поехали к общим знакомым, у которых имелся рояль. Вудхаус послушал музыку, когда же подали чай, жена стала его уводить.

«Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к столу, – вспоминают либреттист и композитор. – “Пока!” – с сожалением помахал он сэндвичам и исчез навсегда». [95] См. предисл. Н. Трауберг к книге: П. Г. Вудхаус . Фамильная честь Вустеров. Брачный сезон. Радость поутру. С. 6.